Первый день смерти - Карина Тихонова

Маринка села напротив меня, поскребла пальцем обивку стула и сказала, не поднимая глаз:

– Мне она тоже показалась какой-то жалкой. Даже связываться с ней расхотелось. Другая весовая категория.

– Давайте, давайте! – поощрила я. – Скоро вы ее полюбите всей душой! Прикинуться несчастной – это она умеет! Ируся по этой части мастерица! Отец меня потому из дома и выставил...

Я не смогла договорить, горло перехватило нервным комком. Как же я ее ненавижу!

– А мой новый папахен не такой, – сказал Ванька. – Он бойкий. Сразу всех расставляет по местам: он во главе, все остальные за ним – стройся!

– Давайте не будем о грустном! – попросила Дунька. – Мы приехали отдыхать, нас не выгнали, что еще нужно?

– А вот и я! – возвестила Анна Никитична, толкая перед собой сервировочный столик, уставленный блюдами. Румяные пироги источали неотразимый запах свежей сдобы.

– Ура! – взвыли мы.

– И чаю горяченького, правда? – продолжала Анна Никитична, выставляя пироги на стол.

– И чаю! – хором согласились мы.

Анна Никитична улыбнулась, погладила меня по голове и вышла из комнаты. А мы набросились на угощение.

После обеда Ванька с Дуней снова отправились кататься на коньках, Севка окопался в библиотеке, а я поднялась в свою комнату. Маринка пошла следом. Прислонилась плечом к стене, сунула руки в карманы джинсов и начала молча наблюдать, как я распаковываю свою сумку.

– Можно заглянуть? – спросила она через минуту, кивая на здоровый шкаф с барахлом.

Я молча пожала плечами. Да ради бога! Было бы на что смотреть! Маринка открыла створки гардероба, перебрала многочисленные вешалки и посмотрела на меня странным взглядом. Достала костюм, подаренный мне отцом на прошлый день рождения, приложила к себе, покрутилась перед зеркалом и одобрила:

– Классная вещь! Дорогая, между прочим. Почему не носишь?

Я угрюмо промолчала.

– Даже бирку не срезала! – Маринка бросила костюм на кровать. – Можно тебя спросить? Только не обижайся! Почему ты не носишь эти вещи? Сплошняком джинсы и свитера. Раньше я думала, что предки тебе ничего не покупают, а теперь вижу, что шмоток навалом.

– В джинсах и свитерах я тебя не устраиваю? – осведомилась я с кривой усмешкой. – Устраиваю? Тогда зачем спрашиваешь?

Маринка ничего не ответила. Прошлась взглядом по комнате, словно выискивая новую тему для разговора, и зацепилась взглядом за портрет над письменным столом:

– Это твой дед?

Я вытащила из сумки последнюю майку, бросила ее на полку. Пихнула ногой сумку под кровать и после этого ответила:

– Дед. Ты думаешь, я повешу у себя в комнате портрет постороннего человека?

– Жестковат был предок, судя по виду, – неожиданно высказалась Маринка.

Я невольно приподняла брови от изумления. Потом повернулась к портрету и уставилась на него так внимательно, словно видела в первый раз. Дед сидит в библиотеке возле письменного стола, закинув ногу на ногу. Локтем опирается на стол, в руке дымящаяся сигарета. Свободная поза человека, чувствующего себя хозяином в собственном доме.

– Не знаю, – сказала я. – Никакого давления со стороны деда я никогда не ощущала.

– Ты-то, может, и не ощущала, – загадочно обронила Маринка, – а твой отец?

Вопрос поставил меня в тупик. Я села на стул, сложила руки на коленях и добросовестно попыталась вспомнить моменты нашего недолгого семейного счастья. К моему удивлению, воспоминаний оказалось не очень много: помню семейные трапезы в столовой, безжалостно испоганенной мачехой. Дед всегда сидел во главе стола, а я – рядом с ним. По-моему, отец с мамой за столом все больше помалкивали, говорил в основном дед. Он ни разу в жизни не повысил голос, но родители слушали его с каким-то трепетным испуганным почтением.

– Дед помог отцу стать классным хирургом, – сказала я сухо. – Он ему всем обязан. Если бы не дед...

– Ну да, – перебила Маринка. – Если бы не тесть, твой отец не сумел бы пробиться на стажировку в Лион, не занял бы по возвращении кресло главврача в хорошей клинике и не зарабатывал бы приличные деньги. Одним словом, твой дед вывел зятя в люди. Он часто об этом напоминал?

Я снова напрягла память, пытаясь ухватить за хвост ускользающее воспоминание. Ничего подобного не помню... или не хочу вспоминать?

Я закрыла глаза, и в темноте возникло видение: медленно отворяется дверь библиотеки, на пол коридора падает косой треугольник яркого света. Я пытаюсь дотянуться до ручки, чтобы распахнуть дверь и ворваться к деду, но слышу его негромкий голос и отчего-то замираю на месте.

– У тебя полная свобода выбора, – говорит дед, продолжая разговор, начало которого я не слышала. – Можешь жить по-человечески, а можешь вернуться на помойку, откуда я тебя вытащил ради своей дочери. Учти, повторять не стану. Хочешь тратить жизнь на студенток и лаборанток – ради бога! Собирай манатки и убирайся. Кстати, заодно напиши заявление об уходе по собственному желанию, не заставляй меня искать статью, по которой тебя уволят. Ты меня хорошо понял?

И голос отца, незнакомый, жалкий:

– Я понял.

Дед подходит к двери, и я почему-то съеживаюсь от страха. Но вместо того, чтобы открыть дверь, дед ее плотно прикрывает, и последние слова тонут в глубине комнаты. Я на цыпочках подбираюсь к входной двери, распахиваю ее навстречу теплому солнечному дню, кубарем скатываюсь с крыльца и мгновенно забываю о неприятном осадке....

Маринка дотронулась до моей руки. Я вздрогнула, посмотрела на подругу и твердо сказала:

– Дед никогда не попрекал отца своими благодеяниями. Никогда, слышишь?!

– Слышу, – отозвалась Маринка. Встала с кровати, сунула руки в карманы и задумчиво произнесла, глядя в окно: – Кажется, я понимаю, почему твой папашка не отгрохал собственную дачку где-нибудь в Жуковке.

Я ничего не ответила, потому что и сама это вдруг поняла.

За кадром

За прошедший день «Газель», стоявшая неподалеку от дачного поселка, превратилась в настоящий центр управления полетами. Эту ассоциацию Гомеру навеяли светящиеся компьютерные мониторы, на которых отслеживалось передвижение детишек по дому и окрестностям. Трое мужчин круглосуточно сменяли друг друга на дежурстве, слушая и записывая разговоры участников событий. Гомер получал распечатки, внимательно читал и укреплялся в ненависти к одноклеточным амебам, возомнившими себя хозяевами жизни. Да и остальные в этом доме хороши... Взять, к примеру, мачеху Ульяны Егоровой. Маленькая зубастая самочка, прибывшая из-за Урала, чтобы урвать кусочек