Она умерла как леди - Джон Диксон Карр

– Потому, – ответил я, – что в машинах не оказалось бензина.

Молли пришла в замешательство, а воспоминания о походе в гараж – и о том, что я в нем увидел, – сказались на моем настроении самым неблагоприятным образом.

– Дорогая моя Молли, кто-то слил из обоих баков все горючее. Даже если забыть о том, что топливо сейчас в дефиците, не вижу в таком розыгрыше ничего смешного. Только не спрашивайте, для чего это сделали! Или зачем перерезали телефонный провод. Примите это как факт. В общем, я оказался в затруднительном положении. Более того, из «Монрепо» я унес сувенирный ключик, которым Алек по некой причине безмерно дорожит, и пришлось отдать его Тому, чтобы тот вернул ключ владельцу. Алека я оставил в ужасном состоянии, но надо же было позвать на помощь, так что за неимением рации или почтовых голубей…

– Да, розыгрыш чрезвычайно глупый, – признала Молли. – Особенно по нынешним временам. И вы не знаете, кто мог это сделать?

– Да кто угодно. К примеру, этот демонический Джонсон.

– Джонсон?

– Садовник, которого уволил Алек. Но какой в этом смысл?

– Их… Риту и мистера Салливана… еще не нашли?..

– Нет. Повсюду воцарился хаос. И у вас тоже, кстати. Почему вы сегодня не в Барнстапле? Как дела в машинописном бюро?

Молли крепко сжала губы и провела кончиками пальцев по виску. Впервые от нее повеяло неуверенностью. Ноги она поставила ровно, как по линейке, и это наводило на мысль о безупречном порядке в ее бухгалтерских книгах.

– Машинописное бюро, – уведомила она меня, – день-другой обойдется без присмотра. Мне тоже слегка нездоровится. Нет, я не больна. Просто… – Она уронила руку на колено. – Доктор Люк, я очень волнуюсь. Знаете, мне никогда не нравилась Рита Уэйнрайт.

– Вам тоже?

– Прошу, дайте закончить. Я говорю искренне, честное слово. И хочу кое-что вам показать, а не затевать очередной спор. – Она помолчала. – Вы не могли бы зайти к нам на пару минут? Прямо сейчас. Хочу, чтобы вы кое-что увидели.

Я оглянулся на свой дом. В одиннадцать Том закончил прием пациентов и отправился на утренний обход. Пожалуй, я смогу выйти и войти так, чтобы меня никто не заметил.

Когда мы с Молли проследовали в палисадник, на Хай-стрит царило безмятежное спокойствие. Эта улица, из вежливости получившая название Главной, по сути дела, и является таковой. Хорошая асфальтовая дорога тянется к небольшому пригорку, где исчезает за поворотом у бывшей кузни Миллера. Вдоль нее стоят магазины и жилые домики, и сегодня Хай-стрит дремала на солнце под журчание голосов, доносившихся из открытых дверей «Упряжки». Мистер Фрост, наш почтальон, разносил почту, а миссис Пайнефор, имевшая лицензию на продажу табака и сладостей, подметала крыльцо своей лавки.

Но спокойствие продлилось недолго.

– Это еще что?!

Молли устремила взгляд в сторону кузни Миллера, откуда доносилось ритмичное «тук-тук-тук» какого-то транспортного средства. По самой середине дороги размеренно и энергично катилась инвалидная коляска, а в ней, вцепившись обеими руками в рычажок, соединенный с передним колесиком и задающий направление движения, восседал широкоплечий и корпулентный человек в белом льняном костюме. Его лысина сверкала на солнце, очки сползли на кончик широкого носа, а на плечи, как это принято у больных и инвалидов, была накинута шаль. Даже с такого расстояния я заметил, что лицо ездока имеет нечеловечески зловредный вид. Напряженно подавшись вперед, упитанный здоровяк сосредоточил внимание на дороге, и мотор, набирая обороты, затарахтел громче прежнего.

Следом из-за поворота вырвался, тяжело дыша, художник Пол Феррарз.

За ним галопировал мой сын Том.

Четвертым номером бежал полисмен.

– Сбавьте скорость! – возопил Феррарз так, что в окнах появились любопытствующие лица. – Спуск круче, чем кажется! Бога ради, сбавьте…

На лице человека в инвалидном кресле появилась высокомерная ухмылка. Будто не испытывая сомнений в собственном мастерстве, он грациозно, как бывалый фигурист, направил каталку левее, а затем правее, но даже тогда, по заверениям Тома, все могло бы закончиться куда лучше, если бы не собаки.

Псы Линкомба, как правило, не отличаются дерзкими повадками. Они понимают, что такое автомобиль. Что такое телега или велосипед – они тоже понимают. Но вид угонщика инвалидной коляски, оборудованной электрическим мотором, не укладывается в их картину мира и, как следствие, бередит собачью душу. Словно по волшебству псы материализовались в палисадниках, выскочили на дорогу и бросились в бой.

Тарахтение кресла перекрыл звонкий лай. Скотчтерьер Андерсонов, по кличке Вилли, так разволновался, что крутанул в воздухе сальто-мортале и шлепнулся на спину. Эрдель Лейнзов отважно бросился под колеса, и человек в кресле, отринув академическое глубокомыслие, нанес ответный удар. Он подался вперед и скорчил собакам рожу – признаться, столь чудовищную, что штурмовики из робкого десятка с неистовым лаем бросились наутек, но так называемый манчестерский терьер выскочил на дорогу прямо перед креслом и попытался вонзить зубы в управляющий механизм.

В ответ на это озлобленный инвалид энергично взмахнул костылем, вселив в терьера неописуемый ужас, но просчитался с тактикой, поскольку степень контроля над рулевыми системами кресла-каталки уже оставляла желать лучшего, и транспортное средство с поистине обескураживающей скоростью и грацией выскользнуло на подъездную дорожку Хикса, а оттуда на тротуар – в тот самый миг (увы, но это истинная правда), когда наша достопочтенная прачка миссис Макгонигл задом наперед выходила из калитки с охапкой недельной стирки, – после чего, пользуясь съездом у лавки миссис Пайнефор, снова вырулило на асфальт.

– Мотор выключайте! – кричал за спиной ездока Феррарз. – Бога ради, выключайте мотор!

Совет был уместный, но последовать ему инвалид то ли не смог, то ли не захотел. В окружении собак кресло-каталка, набирая скорость, пронеслось мимо нас с Молли, застывших у калитки. Наконец оно запнулось об асфальтовый надолбыш и, описав широкую дугу, магическим образом исчезло в открытых дверях салун-бара «Упряжка», в то время как его пассажир, несмотря на все эти происшествия, умудрялся сохранять все тот же зловредный вид.

Следом бросились собаки, за ними Феррарз, за ним Том, а последним к финишу пришел констебль, на бегу вынимавший из кармана записную книжку.

– Это еще что?! – вновь осведомилась Молли.

– Как видно, джентльмену не терпится промочить горло, – констатировал почтальон.

И действительно, из бара донеслись звуки, свидетельствующие, что алкоголик уже перемахнул через стойку, стремясь добраться до бутылок. Звон разбитого стекла, грохот стульев и собачий лай смешались с богохульством протестующих мужчин, чье пиво оказалось пролито в тот самый миг, когда кружку уже подносили к губам.

Cледующие пятнадцать минут были, пожалуй, самыми оживленными за время существования салун-бара Гарри Пирса. Затем одну за другой вышвырнули собак, и