У фортуны женское лицо - Валентина Демьянова

Стол я и сама заметила. Сразу, как только в комнату вошла. Остальная мебель была добротной, но интереса не представляла. Импортный ширпотреб, купленный в шестидесятые годы, а вот стол – любопытный. Прямоугольная столешница с закругленными краями покоилась на двух массивных тумбах. На наружной стороне каждой из них вырезано по кариатиде, поднятыми руками поддерживающими столешницу. Каждая тумба снабжена ящиками с бронзовыми витыми ручками.

– Середина восемнадцатого века. Откуда он у вас?

Наташа безразлично проронила:

– Понятия не имею.

– Можно взглянуть? – Лицо у Наташи вытянулось. – Я ничего не трону! Хотя, если вы мне не доверяете...

Наташа смутилась и густо покраснела:

– У меня и в мыслях не было... Смотрите...

Благодарно кивнув, я подошла к столу и присела перед ним на корточки. Сначала просто смотрела, потом поочередно вытащила все ящики и ощупала внутренние стенки тумб. Когда это ничего не дало, принялась простукивать царгу. Она была украшена бронзовой мордой льва в окружении гирлянд из листьев и выглядела очень солидно. Поразмышляв, нырнула под стол и занялась листом фанеры, прикрывающим царгу снизу.

– Что вы делаете?

Высунув голову, я посмотрела на Наташу снизу вверх:

– Меня эта царга смущает. – Перехватив непонимающий взгляд, пояснила: – Я говорю о раме, к которой крепится столешница. Стоял бы он на ножках, вопросов не возникло, но столешница опирается на тумбы, зачем еще царга?

Покончив с объяснениями, я переключилась на бронзовую накладку. Начав с одного конца, добросовестно прошлась по всей длине, но каждая деталь сидела на своем месте мертво. Сердито хмыкнув, оставила листья в покое и перешла к львиной морде. Несмотря на миниатюрность, на фоне изящной растительности она выглядела тяжеловесно. И это наводило на мысль, что помещена она тут неспроста. Однако сколько я ни пыталась повернуть ее вокруг оси, морда не поддавалась. Тогда я попыталась нажать. Результат оказался тем же. Не желая сдаваться, я стала пробовать разные комбинации. Два нажатия и одно. Пролет! Одно и два. Результат тот же! Два и еще два. Щелчок – и передняя планка царги, до того казавшаяся закрепленной намертво, откинулась

– Есть!

Я неплохо знакома со старинной мебелью и была уверена, что в таком столе обязательно должен находиться потайной ящик, потому что в прошлые времена люди дорожили своими секретами не меньше нашего. Запустив руку под столешницу, я извлекла на свет плоскую металлическую шкатулку. Светлый металл от времени потемнел, но на крышке по-прежнему была видна гравировка. Стоящие на задних лапах львы держали щит с затейливо изогнутой буквой «Г» и короной.

– Что это? – севшим голосом спросила Наташа.

– Сами не догадываетесь? – отозвалась я, откидывая крышку.

Внутри лежала тетрадь! Я осторожно достала ее и открыла на том месте, где была закладка. Пожелтевшие хрупкие листы были исписаны изящным, слегка вытянутым почерком. Чернила давно выцвели, и некоторые слова читались с трудом. В глаза бросилась дата: «12 февраля 1918 г».

«В округе неспокойно. До города несколько верст, а проехать их теперь целая проблема. На дорогах бесчинствуют дезертиры и мародеры...»

– Отдайте! – твердо произнесла Наташа и, шагнув вперед, вырвала тетрадь у меня из рук. – Раз дедушка спрятал, значит, не хотел, чтобы ее читали!

– Может, и так, только это было тогда, а теперь все переменилось, – ничуть не обидевшись, заметила я. – И будет лучше, если вы ее прочтете.

– Зачем?!

– Раз за ней охотятся, вы должны знать, что их привлекает. Успешнее будете сопротивляться.

Наташа поколебалась, потом с неохотой признала:

– Вы правы. Извините.

– Пустяки. Это все нервы, – равнодушно отозвалась я, потому что в тот момент меня интересовала только тетрадь.

Наташа уселась на диван, я примостилась рядом и, вытянув шею, заглянула ей через плечо.

«...Тетя волнуется, от Феликса уже месяц нет известий. Утешаю ее тем, что от Макса и Николеньки писем нет еще дольше.

Сегодня утром тетя приказала подать лошадей. Ре-, шила отправиться в город, послушать, что говорят. Вернулась поздно, встревоженная. Рассказывает, в городе идут обыски, на всех углах митинги, ораторы призывают жечь усадьбы.

20 февраля 1918 г. Проснулась в великолепном настроении. Такое солнце за окном, что хотелось плакать от радости. Самым серьезным образом! Как была, в ночной рубашке кинулась к окну, но тут вошла няня и все испортила. Принялась ворчать, что стою босыми ногами на полу. Не ушла, пока не заставила меня одеться.

От Феликса целых два письма. Сообщает, что пока жив и здоров. Тетя вся светится. Я за нее рада. Хотела бы и я также получить весточку от мужа или брата. Но от Николеньки вестей нет уже три месяца, а последнее письмо от Макса получили еще летом. Не так я представляла замужнюю жизнь. Сейчас смешно вспоминать те глупые фантазии! Наивная, не знала, что нас всех ждет! А ждала война, разлука с мужем через несколько месяцев после венчания, редкие письма и бесконечное одиночество.

28 февраля 1918 г. Идут разговоры, что с германцами мы уже вовсе и не враги. Я плохо понимаю, чем это нам грозит, но может статься война наконец закончится, наши близкие вернутся домой и все будет хорошо? Дядя Миша уверяет, что хорошо уже не будет.

В газетах публикуют один декрет за другим, их так много, что это сбивает с толку. Новая власть объявила, что желающим переменить фамилию и звание надо пожаловать в городскую управу и подать прошение. Зачем? Разве можно отречься от себя?

Maman не вышла к чаю, отговорилась головной болью, но, думаю, это из-за Николеньки. Отсутствие писем сильно ее беспокоит.

Весь день мы с maman занимались хозяйством, а когда стемнело, велели заложить лошадей и отправиться к Петрищевым. Подмораживало, скрипел снег под санями. У лошадей морды покрылись инеем. А колокольчик звенел так печально! В Глебовском было тепло и уютно. В гостиной пылал камин, и вся компания собралась около него. Софья Ивановна, как всегда, мила и внимательна. Мне нравится, что у них не говорят ни о хозяйстве, ни о политике. Последнее время, куда ни приедешь, везде одни и те же разговоры, а тут беседуют исключительно об искусстве. Петрищевы им живут. Куда ни глянешь, везде картины. И не мазня доморощенных художников, и даже не работы столичных живописцев, а шедевры. По рассказам Сергея Николаевича, его прадед скупал эти полотна