Крик в темноте - Оливия Нортвуд

нуждался. Наконец, спустя столько времени, когда круги на воде разгладились и надежда на спасение растворилась в мелкой ряби, с него сползла форма вместе с тяжелым обвесом, из рук выскользнула винтовка – его лицо показалось над водой, и Джеймс смог сделать вдох. Она была его искуплением за все то, что он сделал, за то, что обагрил руки кровью, которая никак не отмывалась, сколько бы он их ни тер. Видя смерть каждый день, с Мэдди Джеймс думал о жизни. Поэтому он предложил перестать предохраняться и купил для нее кольцо. Ее похоронили в белом платье и с кольцом на безымянном пальце левой руки. Мэдди отняли у него. Джеймс не сумел ее спасти, как и себя самого. В который раз? Груз вины давил на него, он продолжал тонуть.

Пока на пороге его дома не появилась Грейс. Она цепко схватила Джеймса за руку и потянула что было силы. Ей одной он был готов рассказать, что произошло, как на самом деле ему удалось вырваться из плена. Потому что был уверен, что она единственная, кто выдержит это и примет его без колебаний. Он не боялся ее сломать. Джеймс был уверен, что это невозможно. События, к которым он мысленно возвращался так часто, как это было возможно, намеренно причиняя себе боль, определили его дальнейшую жизнь. Джеймс знал, что она стойко вынесет правду о нем, какой бы ужасной она ни была, как бы ни пугала его самого.

После смерти Мэдди он вел себя отвратительно, отталкивая близких людей. Он почти не звонил матери. Если она звонила сама – грубил ей, а слыша в ее голосе слезы, чувствовал себя еще более отвратительно, чем раньше. Он не говорил с родителями Мэдисон, даже на похоронах ими занималась Грейс. Они оба, мистер и миссис Саливан, смотрели на него, как на Бога, как на Спасителя, с тех пор, как Мэдди познакомила его с родителями. Они доверили ему самое дорогое, что у них было, но он подвел их.

Мэдисон нечасто говорила о приемных родителях, но, когда заговаривала, Джеймс чувствовал в ее голосе отстраненную холодность. Он все не мог понять, откуда в ней это непринятие. Саливаны взяли ее, когда им было за сорок. Их родная дочь пропала без вести, ей было тринадцать. Когда мистер и миссис Саливан задумались о приемном ребенке, они съездили в один из приютов Вашингтона, в Спокане, и, увидев маленького белокурого ангелочка, словно сошедшего с рождественских открыток, поняли, что без нее они не уедут. Их долго проверяли, выясняя, что именно случилось с их родной дочерью, чтобы убедиться, что малышке с ними не будет хуже, чем в приюте или с женщиной, которая ее родила. Затем руководитель приюта долго готовила документы, и спустя пару месяцев Мэдди оказалась в их доме. Когда ей исполнилось восемнадцать, приемные родители рассказали ей правду, а еще год спустя Мэдди нашла в родительском сейфе фотографии девочки, от рождения и до подросткового возраста, на которую была немыслимо похожа. Рассматривая фото первые несколько секунд, Мэдди думала, что на снимках ее собственное лицо. Пока не поняла, что у девочки на фотографиях глаза темные, совсем непохожие на ее светло-голубые. Среди фотографий Мэдди нашла вырезки из газет, листовки с информацией об исчезновении Мэдисон Саливан.

Родители Мэдди пытались слепить из приемной дочери не просто копию родной, они дали ей имя пропавшей девочки. И сколько бы она ни пыталась выяснить свое настоящее имя, Саливаны были непреклонны. Даже перед самым своим уходом, когда Мэдди сказала, что останется, если они расскажут ей действительно всю правду, они молча наблюдали за тем, как она собирала вещи в рюкзак, готовясь навсегда покинуть людей, подаривших ей нормальное детство, которого у нее никогда не было бы в приюте.

Рассказав Джеймсу об этом, Мэдди призналась еще кое в чем – она сказала, что прожила всю жизнь, пытаясь отделить фальшивые воспоминания от настоящих, пытаясь понять, это происходило с ней, с Мэдди Саливан, голубоглазой девочкой без прошлого, с ее темноглазым двойником или с кем-то третьим, чьего имени она не знала. Она признавалась, что прожила всю жизнь с чувством, будто ей чего-то не хватает, чего-то или кого-то, кого она потеряла или никогда не знала. Джеймс предполагал, что она скучает по матери или отцу, кем бы они ни были, но, когда ее убили, все стало ясно: она говорила о брате. Калеб, ее брат, объявившийся спустя столько лет, чтобы отнять Мэдди у Джеймса, как когда-то Хизер отняли у Майлза.

Счастье Мэдди было в том, чтобы принадлежать кому-то, Джеймс знал, что она с радостью примет его кольцо, поэтому похоронил ее с золотым обручем на безымянном пальце. Она принадлежала слишком многим людям и никому одновременно. Родители решили, что она их, только потому, что Хизер была похожа на их пропавшую дочь, мужчины, платившие за секс с ней, считали, что могут делать с ней все, что заблагорассудится, потому что купили ее, пусть и на час. Калеб считал, что ее жизнь принадлежит ему, только потому, что Хизер выжила во младенчестве благодаря его заботе. И Джеймс. Чего на самом деле он хотел от Мэдди?

Он никогда себе не признавался, но именно знакомство с Грейс подтолкнуло его ближе к Мэдди. Джеймс бы женился на Мэдди только ради того, чтобы Грейс не разбила ему сердце. Он чувствовал, что она способна.

Джеймс не хотел, чтобы она приходила к нему, не хотел, чтобы снова видела его уязвимым. Он оттолкнул Грейс и потерял бы, если бы не ее настойчивость и связь, которой они оба боялись.

Эту взаимную несмелую привязанность между ним и Грейс распознал даже лейтенант. Мэдди тогда была еще жива.

– Ты ей нравишься, – сказал МакКуин, подняв на Джеймса взгляд от стола.

– Ерунда, сэр, мы напарники, мы должны друг другу нравиться.

– Ты нравишься ей иначе. А она тебе?

– Я собираюсь жениться, сэр.

– Не на ней?

– Нет.

– Идиот. Уверен, ты пожалеешь.

Калеб отнял Мэдди у Джеймса, он отнял у него свет, а у Грейс саму себя. После всего, что случилось, их взаимная привязанность должна была укрепиться, если бы Джеймс не вел себя как урод, сначала исчезнув с радаров, оставив ее в одиночестве проживать случившееся, а затем, когда Грейс своими сильными руками выдернула его из глубины и откачала, он подрывал ее авторитет, срывал допросы и постоянно грубил. Он надеялся, что таким образом он заставит ее себя возненавидеть, подведет к границе, через которую никому из них не