Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

— А кто при чем?

— Вы же нашли кусок шашлыка…

— Да, приобщил как вещественное доказательство.

— Значит, здесь побывал Митька Брыкалов.

— Ну и что? На теле повреждений нет. Отравление — это классическое дамское преступление. Палладьев, а можно еще чашечку?

Я сходил на кухню. Люба даже головы не подняла — смотрела в пустую чашку. Что там видела? Свою судьбу? Кофе молотый, ситечком я не воспользовался, осела та самая кофейная гуща, годная для гадания.

Я вернулся к следователю, который неожиданно спросил:

— Палладьев, у тебя с ней роман?

— Почему обязательно роман?!

— Потому что впервые вижу, как подозреваемая обнимается с оперативником на месте происшествия. Так сказать, у трупа.

Я закашлялся. Видимо, от раздражения. Не люблю дешевых поучений, тем более несправедливых. У Любы был импульсный порыв от безысходности. На кого же ей вешаться, если кроме меня знакомых здесь нет?

— Сергей Георгиевич, она же пришла в милицию с повинной.

— Ну, допустим, не в милицию, а к тебе.

— Призналась и все рассказала.

— Ну, допустим, не все. Зачем она явилась к погибшему за два часа до ужина?

— Мало ли зачем можно прийти к больному.

— Почему же не говорит? Палладьев, это очень запутанное дело.

Рябинин сидел в каком-то низком креслице, да еще сгорбившись. Пар от кофе выбелил стекла очков, седина в волосах — гном, который пришел погреться у остывшего камина. А я вспомнил теорию уголовного права:

— Сергей Георгиевич, зачем ей травить своего работодателя? Нет мотива, а нет мотива — нет состава преступления.

Рябинин взял со стола какие-то бумаги.

— Анатолий Семенович был весьма богатым человеком.

— Да, этот особняк, автомобили, дача…

— Мелочи. У него только в одном из банков лежит сто тысяч долларов. Главное, крупный пакет акций концерна «Восточная нефть».

А я бормочу про мотив преступления. Классика: кому смерть выгодна? Прямому наследнику, Митьке Взрывпакету. Хорошо, но почему следователь прокуратуры легендарный Рябинин пьет кофе и размышляет, как пенсионер в магазине у прилавка?

— Запутанное дельце, — повторил Рябинин и протянул мне бумаги. — В спальне нашел, на столе, среди лекарств.

«Завещание». Я бегал глазами, выхватывая суть: «…все имущество…», «…движимое и недвижимое, а также иное…», «Подпись заверяю… врач…», «…свидетель»…

— Сергей Георгиевич, ясно, как чистое стеклышко на солнце. Смерть дяди делает Митьку Брыкалова миллионером. Отравил чужими руками, Любиными.

— Ты сперва глянь, кому все это завещано.

Я глянул… Мне показалась несуразица, поэтому пришлось уточнить:

— Белокоровиной Любови?..

— Угу.

— А это законно?

— Воля покойного.

Любка — миллионерша? Что-то здесь не так. Мотив преступления… Выходило, что Взрывпакету ничего не досталось? И ему смерть дяди не нужна? Выходило весьма странно… Выходила головоломка. В смерти заинтересована только Люба. Вот он, мотив в чистом виде.

— Но ведь ей и так бы все досталось, — сказал я.

— Молодость не любит ждать, — бросил Рябинин, встал и начал расхаживать по просторной комнате, по ковру.

Правильно, молодость ждать не любит. В какой-то песне поется: «Хочу все и хочу сейчас». Но Люба на такую не похожа — рвачества в ней не замечалось. Рябинин мою задумчивость прервал:

— Завещание лежало на столе… Значит, его кто-то смотрел перед смертью старика — завещания по квартире не разбрасывают. Кто-то глянул в завещание, и старик тут же скончался? От того яда, который Белокоровина давала ему не один месяц? А? — Рябинин собрал свои протоколы, уже подписанные понятыми. Упаковал в коробочку кусок шашлыка. Спрятал все в портфель и протер очки.

— Дом я опечатаю. А Брыкалов уже смылся, видимо, с этой самой Эммой. Завтра утром в его доме организуем скрупулезный обыск. Палладьев, вдруг он ночью вернется, поэтому засадку надо.

Я кивнул. Меня разъедала злость пополам с обидой — на себя. Неужели я настолько не разбираюсь в людях? Сыщик, называется. Не мог раскусить девчонку, которая, похоже, и не маскировалась.

— Палладьев, сегодня Белокоровина вряд ли что скажет. Проводи ее.

— В машину?

— Нет, домой. На улице темь.

Следователь ее не арестовывал? За убийство? Видимо, поддался общественному влиянию, что слишком много людей сидит. Так я думал, а с души камень свалился. Не мог представить… Пробурчал, видимо, вслух о ней, о Любе…

— От плохих людей надо бежать…

— Оперативнику плохих людей надо изучать, — не согласился Рябинин.

— А хороших?

— А с хорошими дружить.

49

До Любиного дома идти минут пятнадцать. Если молча, то они растянутся на полчаса. Почему в конце августа так темно? Было бы еще темнее, если бы не зеленоватая жидкая луна. В ее свете пятнистая кора старых яблонь за оградами казалась выцветшими шкурами леопардов.

Я спотыкался на ровной дороге. Меня раздражал цветочно-травяной запах любимых духов, который раньше нравился. До того, как она стала миллионершей. Вот и вся поэзия. Теперь она сменит эти духи на какой-нибудь «Опиум», переедет в дом покойного или вообще в город. Станет кататься на «мерседесах»…

С каждым шагом злость во мне сгущалась. Я давно заметил, что злость будоражит мышление сильнее, чем, скажем, радость. И она, злость, так меня взбудоражила, что все последние события мгновенно осветились не жидкой луной, а батареей прожекторов…

Кража бриллианта, взрыв бомбы в ее доме, убийство старика… Она же авантюристка по жизни! Все ее похождения глупы и бессмысленны. Впрочем, почему это бессмысленны?

Мы поднялись на крыльцо дома, и Люба включила свет. Я придвинулся к ее лицу, к луковым прядям, к сине-голубым глазам и бросил в эту невинную курносинку:

— Любаша, а ведь я тебя раскусил.

— Что…

— Тебе бы только сочинять детективы. А?

— Не понимаю…

— Не серьезные, где нужны достоверность и знания, а детективы иронические, дамские, в которых дурь с выдумкой.

— Игорь, о чем ты?

Я передохнул. То, что намеревался сказать, требовало усилий, и не знаю, каких больше — физических или нравственных. Мешал воздух, набившийся в легкие. Выжать его оттуда силой…

— Люба, бомбу-тортик сама соорудила?

— Мне не сделать.

— А банку сделать и бросить в свой дом сумела?

— Там баловство.

Она не понимала, что я имел в виду. Понимал ли я, в какой тяжести виню человека? Но она авантюристка и убийца…

— Любочка, ты начинила бомбу и подсунула мне якобы от бабушки.

— Игорь, у тебя крыша прохудилась?

— Я бы взял, принес домой, развязал, сел бы попить чайку — и вылетел бы в окно по частям.

— Чего же так не вышло? — хихикнула она, полагая, что мои слова всего лишь затянувшаяся шутка.

— А ты не дала! Спасла меня. Якобы.

— Почему «якобы»? — она начала серьезнеть.

— Я нужен тебе только спасенный.

— Видно, у меня в башке