Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

— Спасенный — это должник. Вот ты и сделала меня должником.

— Зачем?

— Чтобы в свое время должок потребовать. И вот такое время пришло.

— Господи, да ты бредишь! Какой должок?

— Спасла меня, помогла. Спасибо. Теперь ты убила дядю — теперь я обязан тебе помочь. Преступление спустить на тормозах или вообще представить несчастным случаем. Не так ли?

Лампочка на крыльце горела стосвечовая. Голубизна Любиных глаз загустела до синевы. Да и синева темнела, словно происходило мистическое затмение. Черными глаза стали, черными… Люба напряглась для какого-то действа. Нет, напряглась, чтобы выдохнуть презрение:

— Господи, и такого дурака я полюбила?

— Какого дурака? — не понял я.

— Да вот этого, опера…

Ослышался? Сказала, губы шевелились — лампочка-то горит стосвечовая. А если сказала, то это что — объяснение в любви? В милицейской школе меня учили распознавать ложь в показаниях, обороняться от ударов, метко стрелять. А как быть, если преступница объясняется в любви? Раньше бы, вчера, до убийства старика…

Похоже, Люба знала, как быть: она схватила меня за куртку и повела, вернее, поволокла в комнату, к своему письменному столу. Чего там волочь, когда я шел, как привязанный теленок? Усадив — или швырнув? — на стул, Люба своим лицом чуть было не прижалась к моему.

— Что вам с этим следователем от меня нужно? Я же сделала заяву — отравила!

— Зачем?

— Не знала, что в банке яд.

— Откуда эта банка?

— Стояла в шкафчике. Митька объяснил, что женьшень для дяди. Надо давать. Я и давала.

Как же без Митьки? Не знаю, почему и в чем, но я подозревал его. Вопреки фактам. Потом в жизни я не раз убеждался, что есть сила — ее зовут интуицией, — которая плюет на факты и оказывается права. Моя мама говорила: сердце подскажет. Но в юриспруденции ценятся только факты.

— Люба, а ведь ты не все рассказала, — вспомнил я Рябинина.

— Что?

— Зачем пришла к дяде до ужина?

Люба как бы отцепилась от моего лица и села напротив. Рябинин это как-нибудь истолковал бы. Она молчала так долго, что и я истолковал — заминка.

— Игорь, ко мне прибегал Митька.

— Зачем?

— Ты мне веришь?

— Верю-верю.

— Митька делал предложение.

— В смысле… брака?

— Да, идем, мол, распишемся, давно тебя люблю…

Я верил, но не понимал. Так сказать, любовь и смерть. Интуиция во мне не прорезалась.

— Люба, и чем кончилось сватовство?

— Глупости! Отшила его.

— А он?

— Стал угрожать.

— Применить силу?

— Нет, заявить в милицию, что я отравила его дядю. Давала яд под видом лекарства. Я побежала к Анатолию Семеновичу. Ну, а он уже без пульса.

— Значит, яд в банке был?

— А как докажешь, что я не знала? Никто, кроме меня, его не кормил. Стою, рыдаю, как младенец…

— Ну, а Митька твой?

— Предлагает банку выбросить, а он про нее умолчит. И дело замнется. Только условие было…

— Идти за него замуж?

— Уже другое: половину всего, что получу от Анатолия Семеновича отдать ему. Все поровну.

Интуиция? Какая, к дьяволу, интуиция, когда есть факты, которые покрепче интуиции.

Кусок шашлыка!

В моей голове, в которой все разбрелось и раскатилось, начало кучковаться в мысли. Люба не видела завещания, но его увидел Взрывпакет, когда приносил дяде свой шашлык. Можно только вообразить, что было дальше… Митька одурел от злости: дядя ему ничего не оставил. Все Любе. Взрывпакет заметался в поисках выхода. Жениться на богатой наследнице. А когда Люба отказалась, он сочинил второй вариант.

— Игорь, я согласилась делиться. А потом… Посидела возле неживого Анатолия Семеновича, поплакала, подумала… И пришла в милицию…

Выходило, что яд в банку подложил Взрывпакет — надеялся на завещание в его пользу. Я вскочил. Меня несло к следователю.

Люба тоже поднялась. Я схватил ее за плечи и поцеловал. В губы, крепко, долго…

50

Следователь прокуратуры Рябинин — человек слегка загадочный. На мою информацию он отозвался невнятным «угу», словно все это давно знал. Я считал, что Любу он немедленно допросит, но Рябинин уехал спать.

На второй день мы занимались обысками. Бригада: Рябинин, два оперативника — я с Севкой Фоминым — и двое понятых. Начали с Эмминого кафе.

Поскольку в нем не варилось и не жарилось, не было ни плиты, ни кухни, то и осматривать оказалось нечего. Пустые столы, чашки, банки из-под кофе, коробки… Много газет и пустяшных журналов. Оберточная бумага…

Рябинин — человек малопонятный. Казалось бы, о чем говорить, если не о том, чем занимаешься в данный момент.

— Палладьев, ты уже сколько в уголовном розыске? Оперативная работа нравится?

— Нравилась.

— А теперь?

— А теперь не очень.

Без объяснения мои слова были неправдой. Нравилась мне оперативная работа, но не моя, а другая. В ином темпе, в ином стиле и, может быть, с иными преступлениями. Рябининские очки требовали разъяснения.

— Сергей Георгиевич, вот кончим это дело, и я подумаю о своей перспективе.

— Расследование только начинается.

— Почему? Много выяснили.

— Как контрабанда пересекает границу? Откуда берутся художественные раритеты? Где похищены редкоземельные элементы?.. И где Брыкалов с Эммой? Кстати, у нас на них нет прямых улик.

— Уволюсь, как только найдем убийцу Андреича, — твердо и вслух решил я.

Севка спустился с чердака, поругиваясь и чихая. Я начал орудовать ломом, приподнимая половицы и осматривая все пустоты. Севка принялся за стены, простукивая и отдирая обои, я — за рыхлую гору бумаги и тряпья, просматривая все на свет.

— Уволишься, и куда? — Севка отчихался.

— Найду работу.

— Где, в охране?

— Не важно, где работать, — сказал Рябинин.

— А что же тогда важно? — удивился Севка.

— Наполнить работу и свою жизнь значением.

Севка философию не любил, поэтому разговора не продолжил. Его продолжил следователь:

— Например, как мы едим?

— Было бы что есть, — чуть ли не огрызнулся Севка.

— А как мы едим? — заинтересовало меня.

— Этот процесс не наполняем ни значением, ни радостью. Лишь бы наесться.

— Когда пью пиво, то наполняю, — вставил Севка.

— Ребята, меня раздражали в американских детективах пустяшные описания. Сыщики думают, какие надеть ботинки или брюки, какой нацепить галстук, что съесть на завтрак, какое пить виски… А ведь они наполняли свою жизнь и работу значением. Даже удовольствием. Если этого не делать, то выходит, что жизнь катится впустую.

Севка этих рассуждений не понял, я не принял. Навалом работ тяжких и противных, которые никаким приятным значением не наполнить. Рубить уголь под землей, чистить свинарники, работать на химзаводе в маске… Спросить бы самого Рябинина, какое он получает наслаждение, когда производит осмотр «гнилушки» — трупа в