Фам фаталь - Валентина Демьянова

– А в чем?

– А в том! Раз уж мой супруг не имел силы воли противиться собственной натуре и, наплевав на мои чувства, завел постоянную любовницу, то хотя бы удосужился сделать это с умом. Валерий же из всех девиц, что увивались за ним, умудрился спутаться с Лилей! Лилей, которая была агентом НКВД и на пару со своим мужем шпионила за ним! Шпионила с первого дня знакомства и до самого ареста! Эта парочка и дружбу-то с ним свела сразу после его приезда в город исключительно по заданию НКВД. Во всем, что случилось с нашей семьей, виноват один Валерий, – с яростью выпалила Татьяна Петровна.

– Вы уверены? Это серьезное обвинение.

Она горько засмеялась:

– Уверена ли я? Да я собственными глазами видела папку, в которой хранились ее доносы. Мне их зачитывали, когда приводили из одиночки на допрос. Знаете, что такое одиночка? Сырой каменный мешок, затхлый воздух и огромные крысы. Днем мне не давали спать, а ночью вызывали на допрос и требовали подтвердить, что мой муж был французским шпионом и готовил свержение советской власти. А знаете, что такое допрос в подвале НКВД? Сначала с тобой разговаривают спокойно и предлагают дать показания против мужа. Потом начинают кричать, а если и это не помогает, то принимаются избивать. А между побоями тебе зачитывают доносы двух твоих лучших подруг, Лили и Оли.

– Неужели и Ольга Ильинична следила за вашим мужем?

– Куда ей! Эта роль годится для одаренной актрисы вроде Лили! Нет, Ольга не шпионила. Она просто подписала бумагу, в которой говорилось, что мы с мужем пытались завербовать ее во французские агенты.

– Наверное, на нее надавили. Сами говорите, тогда были такие методы, что не каждый выдерживал.

– Для меня это не оправдание! После ее показаний следователь сказал: «Видишь, даже твоя лучшая подруга свидетельствует против тебя. Подтверди, что он шпион, и отделаешься легко. А будешь упрямиться, получишь десять лет лагерей».

– А вы?

– А что я? Что мне оставалось? Только стиснуть зубы и молчать.

– Вы обижаетесь на Лилю?

– Я ее ненавижу! И вовсе не за то, что он предпочел ее мне. Это вы по своей молодости можете так думать. Я же ненавижу Лилю всей душой за то, что, отправив нас на Голгофу, она продолжала спокойно жить. По ее милости мы прошла все муки ада, а она не испытывает ни малейших угрызений совести. Не хочу слышать ни про нее, ни про эти проклятые картины.

– А картины чем виноваты?

– А тем, что были чересчур хороши. Они вызывали зависть у этого неудавшегося художника... Кайсарова... и потому стали еще одной причиной обрушившихся на нас несчастий.

– Как думаете, что с ними произошло после вашего с Валерием Стефановичем ареста?

– Понятия не имею. Они приехали за мужем ночью, но забрали его не сразу. Сначала провели обыск и изъяли все бумаги. Потом его увезли, а меня почему-то не тронули. Как только «черный ворон» отъехал от дома, я схватила дочь и побежала сюда, в Дербеневский. Здесь тогда жила двоюродная сестра Валерия. Я оставила ей девочку и вернулась назад. Надеялась, наивная, что произошла ошибка и мужа уже отпустили. Валерия, конечно, не было, а вот меня поджидали... арестовали прямо на пороге... даже не позволили войти... С тех пор я в том доме не бывала, и что стало с картинами, не знаю. И меня это не интересует. Когда вся жизнь прахом пошла, до картин ли?!

– С вами все понятно... но ведь вокруг жили люди! Не может быть, чтобы никто ничего не видел. Так не бывает.

Татьяна Петровна ничего не ответила, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

– Пойдемте! Видите, мама устала, – сердито зашипела Вероника Валерьевна и для большей доходчивости дернула меня за рукав. Мне страшно не хотелось уходить, не получив ответа. Я чувствовала, старой женщине есть что сказать, но ее дочь тянула меня за собой, и мне ничего не оставалось, как подчиниться.

– Должен же быть кто-то, знающий, что же происходило в доме после ареста хозяев! – в порыве отчаяния воскликнула я.

На Татьяну Петровну мой вопль впечатления не произвел, и она как сидела с закрытыми глазами, так продолжала сидеть, а вот Вероника Валерьевна еще настойчивее стала выдворять меня из комнаты.

Я была уже в дверях, когда за спиной прозвучало:

– Антон должен знать.

– Антон?

Может быть, Татьяна Петровна и соизволила бы ответить, но ее дочь резко дернула меня за руку, и в следующую секунду я уже стояла в коридоре, а дверь захлопнулась.

– Не приставайте к маме, вы ее утомили, – зашипела Вероника Валерьевна, но, увидев мое огорченное лицо, досадливо вздохнула: – Антон – это мальчик... Ну теперь-то он, конечно, не мальчик. Пожилой человек. А тогда ему было лет десять – двенадцать. Он был сиротой, воспитывался в доме родителей, а отец учил его рисованию.

– Где я могу его найти?

– Представления не имею! Я вообще о нем знаю только понаслышке.

Я стояла на тротуаре и задумчиво глядела на дом на противоположной стороне улицы. Дом как дом. Ничего особенного. Одноэтажный купеческий особнячок с пестрыми занавесочками на окнах и мирной геранью на подоконниках. Глядя на него, никогда не подумаешь, что под его крышей были сломлены судьбы целой семьи. Сколько раз проезжала мимо и не догадывалась, что Галлер жил именно здесь. На фотографии, что висела в музее, дом выглядел иначе, так как был снят со стороны сада. Адрес, указанный на табличке, мне ничего не сказал, ведь я не знала города. Да и не предполагала я тогда, что мое расследование зайдет так далеко, что придется разыскивать свидетелей последних дней несчастного художника. Однако все сложилось не так, как я рассчитывала, и, когда Татьяна Петровна упомянула о существовании некоего Антона, я пустилась на его поиски.

Начать решила с дома, в котором Галлеры обитали накануне ареста. Конечно, надежда найти следы бывшего воспитанника через столько лет выглядела весьма призрачной, но, когда не располагаешь никакими иными сведениями, кроме имени, выбирать не приходится.

Постояв еще немного, я перешла улицу и толкнула незапертую