Маскарад благих желаний - Галина Владимировна Романова
Вернувшийся после выздоровления Греков был встречен у калитки собакой. Та, бросившись на хозяина, зализала ему лицо, так обрадовалась. Когда пришла Гришина, ее встретил Греков. Собака уже, видимо, была на цепи. А потом…
Потом собака куда-то подевалась. На цепи ее не было. Цепь имелась, а собаки не было. Юркин проверил в воскресенье после совещания, нарочно поехал в коттеджный поселок для этого. Кто ее отцепил? Греков, сматывающийся после убийства своей домработницы?
– Как-то сомнительно, товарищ майор, – задумчиво проговорила Надежда Рыкова, ответив на его телефонный звонок. – Какой-то Греков выходит слишком трезвый и расчетливый после такого зверского убийства, явно совершенного в состоянии аффекта. Телик выключил, собаку с цепи спустил. Что соседи? Слышали собаку, нет?
С соседями была просто беда. Кто спал, кто уехал, кто не слышал ничего, потому что вечеринка была шумная.
– Доктора не опросили?
– Воробьева? – наморщил лоб Юркин. – Нет пока. Вчера его дома не было, дважды к нему рвался. Сегодня еще не выезжал в поселок. А он может знать?
– Конечно! Когда Грековы не вернулись с прогулки, именно он спустил собаку с цепи, чтобы она охраняла двор и дом. И пока Грекова не было, кто-то ее кормил? Я видела у будки миску с остатками застывшей каши. Вряд ли Греков ее варил, когда вернулся. И Гришина к будке не подходила. Боялась собаку. Это точно Воробьев. Поговорите с ним…
Юркин въехал в поселок в одиннадцать десять. Проехал мимо пекарни, где, как всегда, толпился народ. Заметив на стоянке перед пекарней автомобиль Николая Еремина – помощника Гришина, остановился, вышел из машины и направился к пекарне.
– Николай Иванович Еремин? – обратился он к сутулому худому мужику, таскающему из огромного короба на заднем дворе кули с мукой.
– Что хотели? – Еремин встал, перекинул мешок с мукой с левого плеча на правое.
– Юркин – следователь по особо важным делам, – показал Алексей ему свое удостоверение. – Можем поговорить?
– Мы же знакомы. Говорите. – Еремин со вздохом опустил куль с мукой обратно в короб. – Раз дело важное.
– Слышали о гибели Гришиной Екатерины Ивановны?
– Не глухой, – огрызнулся сутулый мужик и тут же извинился и пояснил: – Конечно, слышал. Тут новости быстро разлетаются.
– Ваш хозяин в курсе?
– В курсе. Вылетел утром. Ночью будет в Москве.
– Переживает?
– Он же нормальный человек, отличный мужик, конечно, скорбит. Катька хоть и была отменной шалавой, но такого конца точно не заслужила. Так он сказал.
– Как считаете, за что Греков ее убил с такой жестокостью?
– За что убили ее – знать не могу. Но вряд ли это Валерик. – Он тяжело вздохнул и полез в карман за сигаретами, но закуривать не стал, только покрутил сигарету возле носа. – Я когда его с пасеки в больницу вез, он ныл и ныл и пищал, как девчонка. Слыхал, Катьке нож в тело по самую рукоятку вогнали? Так?
– Да, – с кивком подтвердил Юркин. – Ранение было смертельным.
– А вы ручки этого Грекова видели? Как у девушки, честное слово. Как он снегоходом-то управлял, непонятно. Про то, что кишка тонка, вообще молчу. Но и руки у него слабоваты. В человека нож вогнать – не в масло. Тут сила нужна. Разве нет?
– А мог быть у него сообщник? Такой, которого вы имеете в виду: сильный, без принципов особых?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Да и зачем Валерику сообщник? Для чего? Весь поселок гудит, что он теперь хозяин всего добра своей жены. Это вы Алены Грековой сообщника ищите. Того, с которым она чего-то не поделила. Может, Катька и была с ней в сговоре? Тогда кто ее убил? Черт разберет! Вы мне простите, мне муку таскать надо. Вдруг снег повалит…
Юркин повернулся, чтобы уйти.
– Вы бы доктора подробнее опросили, товарищ следователь! – крикнул ему Еремин. – Доктора́ – они как священники, все знают. И о болезнях, и о состоянии души.
Доктора Воробьева ему пришлось ждать. Поначалу тот долго не отвечал на его звонки. Потом ответил и, запыхавшись, пообещал подъехать минут через двадцать.
– У меня пациент в соседнем поселке. Я уже еду.
Приехал Воробьев лишь через сорок минут. Возбужденный, раскрасневшийся. Потный.
– Простите ради бога, что заставил вас ждать, – бросился он от своей машины навстречу Юркину. – Поехал короткой дорогой, мне о ней Катерина покойная рассказывала. Решил срезать путь, чтобы побыстрее до вас добраться, да засел в колее. Еле выбрался! Незадача какая… Потому и задержался, вы уж простите.
– Ничего страшного, – кисло улыбнулся Юркин.
Ждать, если честно, ему надоело. Он уже и в пекарню снова съездил, булок сахарных и кофе взял. Хотя не любил сухомятки. И во двор Грековых снова наведался, но ничего нового не обнаружил. Только лист фанеры вместо стекла в оконном проеме появился. Это участковый похлопотал. Во избежание мародерства.
– Вы что-то хотели выяснить? – уставился на него Воробьев вопросительно.
– Собака Грековых, где она?
– Собака? – Воробьев странно вытаращился. – Так не знаю. Убежала, наверное, собака.
– А с цепи ее кто спустил?
– Не я! – доктор покаянно приложил руки к груди. – Кормить в отсутствие хозяев – кормил. Но на цепи держал. Мало ли что! Выбежит со двора, покусает кого, а мне отвечать!
– А почему в тот день, когда Грековы не вернулись с прогулки, отпустили собаку с цепи?
– Так это… Думал, что вернутся.
– А теперь не ждали?
Юркин сам не понимал, чего прицепился к мужику. Мстил, наверное, ему за долгое бесполезное ожидание. Ничего ведь толком доктор не сказал.
– Товарищ следователь, я чего-то не понимаю. – Воробьев упер кулаки в бока. – У вас ко мне какие-то претензии?
– Нет. Просто выясняю, кто мог спустить собаку.
– Так Валерий, видимо, и спустил собаку с цепи.
– Вряд ли. Она выбежала его встретить, очень обрадовалась. А когда приехала Гришина, собака уже была в будке. А потом исчезла.
– И что? – взгляд Воробьева сделался нехорошим, тусклым каким-то, безжизненным.
– А то, что вы мне соврали. Прямо вот только что, не сходя с места, Иван Сергеевич. Зачем?
– В смысле, я соврал? – Кулаки с его боков перекочевали в карманы.
– Вы несколько минут назад сказали мне, что во время отсутствия хозяев держали их собаку на цепи, чтобы она не выбежала со двора и не покусала кого-то. Так?
– Возможно, – осторожно ответил Воробьев.
– Тогда как она могла выбежать
