Смертельный код Голгофы - Ванденберг Филипп

Фихте был его полной противоположностью: невысокий, свободный от предрассудков и жизнерадостный человек. У него была очень симпатичная жена и две горячо любимые дочки, а карьера была целью его жизни. И несмотря на то, что вообще-то Гропиус стоял на пути этой карьеры, казалось, что Фихте Гропиус даже нравится, по крайней мере он старался показать это при первом удобном случае.

Вальтер Лагерманн, напротив, не скрывал своей неприязни к Гропиусу, не утруждая себя подробным обоснованием причин. Так что неудивительно, что он вдруг заявил о своей готовности сотрудничать, когда ему позвонил и попросил встретиться Даниэль Бреддин, репортер газеты «Бильд». Лагерманн посчитал, что присутствие при разговоре доктора Фихте делу совершенно не помешает. Оба встречались каждые две недели за кружкой пива, и Лагерманн не хотел отказывать себе в этом безобидном удовольствии.

Даниэль Бреддин, а для своих просто Дэнни, — его замедленные движения и тучная фигура совершенно не сочетались со смекалистым острым умом. Он сразу перешел к делу:

— По ленте DPA[4] мы получили сегодня сообщение о загадочной смерти в университетской клинике. Что у вас случилось, профессор?

— Это было убийство, — по-деловому заметил Лагерманн.

Фихте тут же встрял в разговор:

— Но Вальтер! Это нельзя так назвать.

Лагерманн поднял руки в успокаивающем жесте:

— Ну хорошо, тогда я скажу по-другому: больной прожил после трансплантации печени только час. При вскрытии я обнаружил в печени высокую дозу инсектицида. Иными словами, орган был отравлен!

Глаза Бреддина округлились, он почуял сенсацию.

— Значит, смерть произошла не из-за врачебной ошибки? — спросил он.

Лагерманн театрально пожал плечами, так что его широкий череп оказался чуть ли не ниже плеч.

— У Грегора Гропиуса, без сомнения, великолепная репутация! — возразил он таким тоном, что было непонятно, уверен ли он сам в том, что сказал.

Фихте снова встрял в дискуссию и дипломатично заметил:

— Вы должны знать, что мой кузен Вальтер Лагерманн и Грегор Гропиус друг друга недолюбливают, точнее, это Вальтер не терпит Гропиуса, вы понимаете? На самом деле в трансплантируемый орган, предположительно, была сделана инъекция. О преступнике и его мотивах можно только гадать. Во всяком случае реноме нашей клиники эта история уж точно пошатнет. Я могу вас попросить, чтобы мое имя в вашей статье не упоминалось? Мне было бы в высшей степени неприятно, если бы начали думать, что таким образом я хотел нанести Гропиусу удар с тыла. Моя позиция — Гропиус тут не виноват.

Лагерманн широко ухмыльнулся, одним глотком допил пиво и с шумом отодвинул пустой стакан. Его пьяный взгляд блуждал от Фихте к Бреддину.

— Гропиус был ответственный за операцию, поэтому если что-то случилось, в первую очередь отвечать должен он. Или я не прав? И вообще, я не понимаю, чего ты так вступился за Гропиуса. Я убежден, что, если ему представится возможность, всю вину он свалит на тебя.

— Да ты с ума сошел! — Фихте в ярости грохнул кружкой об стол, наклонился к Лагерманну и зашипел так, чтобы Бреддин его не услышал:

— Прекращай пить, Вальтер. А то поплатишься за свои слова!

Лагерманн поморщился и оттолкнул Фихте:

— Чушь! Я сам решаю, с кем и о чем говорить!

Тогда Фихте полез в карман, достал оттуда купюру, положил ее на стойку и сказал Бреддину:

— Вам не стоит верить всему, что может рассказать мой кузен за вечер. Он, бывает, выпьет лишнего и на следующее утро уже не помнит, о чем говорил. А теперь прошу меня извинить.

Это был не первый случай, когда Фихте просто-напросто бросал своего кузена. А тот, разогретый внушительным количеством алкоголя, говорил без умолку, слишком легко выходя из себя.

Едва Фихте исчез, Бреддин понял, что пришел его час и сейчас он вытащит из Лагерманна все, и пусть тот потом жалеет о сказанном сколько угодно. Поэтому он поспешил задать следующий вопрос в довольно откровенной форме:

— У профессора Гропиуса есть враги?

— Враги? — Лагерманн сглотнул. Он как раз дошел до той стадии, когда уже с трудом мог формулировать умные ответы. Поразмыслив несколько мгновений, он выпалил:

— Да, конечно, я! Уж другом-то я его точно не считаю.

При этом он громко и искусственно рассмеялся, так что посетители заведения недовольно посмотрели на него.

— А кроме вас?

Лагерманн махнул рукой.

— Вы должны знать, что между медиками одной клиники каждое утро разворачивается настоящая война. Поводы для военных действий со стороны покажутся вам смешными: лучшее место для парковки, более дорогая машина, лучше расположенный кабинет, более красивая секретарша, более знаменитые пациенты. Зависть, конкуренция и жажда славы могут породить самые удивительные плоды. Мне, простому патологоанатому, все это по большей части до лампочки. У меня нет конкурентов, и никто не может подпортить мне репутацию, поскольку ее в принципе не существует. А может, вы слышали о каком-нибудь знаменитом патологоанатоме? Мне необязательно слишком осторожно обращаться с моими пациентами — они все и так уже мертвые; и не важно — будь то нищий или звезда, — единственная разница между ними — это номерок на большом пальце ноги.

Лагерманн тяжелым взглядом посмотрел на стойку перед собой и, не глядя на журналиста, продолжил:

— А вы знаете, как отвратительно мы выглядим изнутри? Над своим внешним обликом человек работал тысячи лет, он становился все красивее, все желаннее. Вы только вспомните дискобола Мирона или статую Давида Микеланджело! Но под кожей мы все одинаково гадки и несовершенны, как и миллион лет назад. Вы когда-нибудь видели человеческое сердце, такой бесформенный кусок мышц, окруженный желтым жиром? Или печень, заплесневелую губку, или артерии, которые выглядят как гнилые водоросли? И все это каждый день, между завтраком и обедом! — Лагерманн сунул палец в свою рюмку с водкой и плаксиво проскулил: — Говорю вам, Бреддин, все это вы смогли бы вытерпеть, только приняв на грудь достаточную дозу. А, Бреддин?

Лагерманн поднял взгляд и, растерянно озираясь, стал искать своего собеседника. Но Бреддина уже давно и след простыл.

На следующее утро в газете «Бильд» красовался заголовок: «Таинственная смерть в университетской клинике». В статье цитировался профессор Лагерманн со словами: «Этот случай представляет нашу клинику не в лучшем свете! Очень бы хотелось, чтобы виновный скорее понес наказание».

Утром по пути в клинику этот заголовок бросался Гропиусу в глаза на каждом перекрестке. Ему казалось, что люди, переходившие дорогу, заглядывали к нему в машину, а некоторые даже показывали на него пальцем и язвительно ухмылялись. Чтобы избежать этого ощущения, он утыкался лбом в руль и сидел так до тех пор, пока не загорался зеленый свет и нетерпеливые гудки сзади не возвращали его к действительности. Проезжая по набережной Изара, он абсолютно серьезно обдумывал, как бы преодолеть высокий бортик и отправить свой автомобиль в реку; но разве такой поступок не был бы признанием собственной вины?

Преследуемый такого рода мыслями, он выехал на дорогу к клинике, ведомый старой привычкой, как осел, который даже вслепую может найти свое стойло. Позднее он уже не мог вспомнить, как случилось то, что случилось.

Грегор Гропиус вопреки своей обычной привычке вызвал лифт не вверх, а вниз, где находилось отделение патологоанатомии. В конце коридора, ведущего в секционную лабораторию, как привидение, возникла фигура Лагерманна, одетая в длинный белый халат. Гропиус сделал вид, что он приехал на лифте, как раз чтобы потребовать у него объяснений, и более ничего. Но теперь, в коридоре, освещенном резким неоновым светом, где взгляд терялся в затененных углах, оба встали друг напротив друга, как дуэлянты, как смертельные враги, внимательно следящие за тем, кто же первым спустит курок. Когда Гропиус узнал Лагерманна, он ускорил шаг. Главное — не показывать страха. Но и Лагерманн не представлял себе иного. И вот они решительно приближались друг к другу, тяжело ступая, не зная, с каким исходом они выйдут из этой встречи.