Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

(хотя и это тоже). Просто в твоем воображении я всегда лучшая версия меня же: и эта версия явно стройнее. Но мы не становимся стройнее на макаронах, залитых яйцом, мама. Будь ты чуть больше озабочена моей фигурой, тебе следовало остаться здесь, с папой, и кормить меня салатом, а не бегать по Венис Бич с чужим золотистым мужчиной. И наконец, последнее, мама — как приятно мне было бы увидеть твою испарившуюся идеальную улыбку, сознайся я, что уже несколько лет влюблена. Влюблена в покойника, которому чуть более двух сотен лет.

Глава 3

Архивариус. Осень

— Вам, наверное, неловко сейчас здесь оставаться. Если хотите, можете переночевать у нас, место есть. — Нина склонила голову к плечу. Хищная птица. Или, скорее, морщинистый варан, прицеливающийся к будущей жертве.

— Видимо, в гостинице. — Я еще не думала об этом, но теперь, очевидно же, это самое правильное.

Регбист посмотрел на меня в легкой задумчивости, что совсем не шла красивому лицу (ум вообще красоте к лицу не слишком).

— Дождусь похорон. А потом вернусь в город. — Озвучив свое решение, я сразу успокоилась и даже несколько протрезвела. О том, что меня ждет в городе, старалась не думать.

— Тут есть отель, типа санатория, ближе к Репино. Я вас подвезу, — разродился наконец регбист. — У меня там сейчас бонус на бесплатную ночевку с завтраком.

— Это тот, куда Костик возит своих шалав. — Со светской улыбкой кивнула мать.

Значит, его зовут Костик. И он проявляет любезность.

— Спасибо. — Я аккуратно встала — не покачнуться бы и не залечь нечаянно на разлюбезного Костика. — Может, тогда уже поедем? День был тяжелый.

— Конечно. Понимаю. — Нина с явным сожалением поднялась за мной. — Давайте только попрощаемся с девочками, и, кстати, о девочках — где супруга?

«Кстати» тут ничего не было. И шпилька — о девочках, была вполне обдуманна (у покойного действительно имелась юная жена). И то, что рядом с пренебрежительным «девочка», уравнивающим ее с дочерями, стояло тяжеловесное «супруга», вовсе не подходящее… Впрочем, мрачноватое «вдова» подходило Вале еще меньше. Я вздохнула.

— Стало плохо вчера вечером. Истерика. Всю ночь не спала. — Доверительно склонилась я к порозовевшему от сплетни ушку. Улыбнулась Костику — любезность за любезность. — Я сейчас.

И, протискиваясь сквозь приглушенное бормотание скорбящих, направилась через комнату к сестрам.

— Я, наверное, пойду. — Оба лица как по команде вспыхнули облегчением и стыдом. — Остановлюсь тут рядом, в гостинице. Если понадоблюсь, наберите.

— Еще раз — наши соболезнования. — Это за моим плечом нарисовались Костик с Ниной.

Алекс перевела глаза с Нины на меня. Усмехнулась.

— Спасибо. Мы сообщим о дате похорон, как только выдадут тело.

* * *

Ночью я долго не могла заснуть. В абсолютной темноте узкого, как пенал, номера гостиницы нечем было дышать. Но искать на ощупь выключатель, потом открывать окно, потом вновь его закрывать… Я боялась спугнуть даже не подобие сна, а навалившуюся за этот день усталость, которая, как я надеялась, выведет меня наконец к Морфею. Но стоило закрыть глаза, как я вновь видела ванну, расплескавшуюся воду на полу, мертвое тело. Бледных испуганных сестер.

Некстати вспомнилось, как мы познакомились. В тот день Двинский впервые пригласил меня на дачу. Прибыв на семичасовой электричке, я проплыла сквозь сумеречный поселок, сжимая в одеревеневших от смущения пальцах бутылку покрытого испариной белого. Молчаливо светлели березовые стволы, чуть поскрипывали сосновые. Из-за заборов то и дело густо пахло жасмином. Я сверяла номера с адресом в телефоне. И так впервые подошла к его дому. Моему дому.

Как же описать мой тогдашний трепет? Выпуклость и очарование каждой детали: старая финская дача с гостеприимно приоткрытой (для меня!) калиткой. Я застыла, не решаясь зайти: в раствор была видна залитая живым теплым светом веранда. Время замедлилось: за охристыми и карминными ромбовидными стеклами плавали будущие герои романа моей жизни. Ныне уже совсем не метафорический утопленник, Двинский тогда без конца перемещался меж разделочным столом и плитой. Он же явно солировал в беседе, слов было не разобрать — одно низкое гудение и иногда утробное уханье: о, этот его теплый смех! — никогда мне больше тебя не услышать. Остальные вклинивались редкими репликами: Алекс подавала их от приоткрытой двери, она курила, Анна заканчивала накрывать на стол: белые цветы в белой вазе и белая же скатерть. Над столом висел широкий кружевной абажур, от него-то и исходило мягкое сияние. Я стояла будто в глубине зрительного зала — а на сцене смеялись, готовили, курили. К реальности меня вернул волшебный запах чеснока, базилика и томленых томатов (как потом выяснилось, соуса к пасте). Я сглотнула подступившую слюну и сделала шаг вперед.

— А вот и твоя гостья! — Алекс раздавила окурок в пепельнице на крыльце. Сунула руки в карманы рваных джинсов и улыбнулась одними губами. — Едва белеет в ночи, как привидение.

Двинский развернулся от духовки, сощурился, вглядываясь в глухую тень сада.

— Ника? Ну что же вы как не родная! Не стесняйтесь нашего кагала, заходите!

И я зашла. Зашла, как с тьмы входят в свет. Из холода — в тепло. А зайдя, встала, неловко выставив перед собой бутылку, предполагая, что ее возьмет светловолосый мужчина.

— Алексей, — кратко представился он, но не только не забрал у меня вино, но даже не помог снять куртку. Я неловко выбралась из нее сама, передав бутылку Алекс. А тут уж подоспел и сам хозяин дома в потешном фартуке с вышитым огромным лобстером, похлопал по плечу, клюнул, коснувшись своей по-старчески мягкой щекой (я на секунду прикрыла глаза), поцелуем, легонько ткнул в спину.

— Садитесь уже, да садитесь!

Белые цветы в вазе оказались черемухой. Скатерть — льняной в нежной мережке. Посуда — тоже белоснежной. Так в моем доме могли бы накрыть стол исключительно к большому празднику. Впрочем, сегодня для меня и был большой праздник. Только никто об этом не подозревал.

— Знакомьтесь, — гудел тем временем Двинский. — Моя младшая дочь, Саша. Старшая — Анна.

Аня, в отличие от Алекс, мне ласково улыбнулась.

— Приятно познакомиться.

Я улыбнулась в ответ. Напротив висело круглое, как линза, старинное зеркало, отражавшее мою, столь схожую с лицом хозяина дома, густобровую физиономию. Я была испугана — мне казалось, еще секунда — и все уставятся на меня в ошеломлении. Всё поймут и выгонят обратно, в прежнюю жизнь. Но никто не ахнул, не побледнел, не переглянулся недоверчиво с соседом. Вместо этого Анна пододвинула ко мне салат — «Попробуйте, легкий, с лососем». Алексей налил белого вина. Алекс положила рядом с тарелкой льняную салфетку.

Валя