Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин

– Простите, не считал. В какой-то момент он попросил сразу чайник, я и принес…

– Фаянсовый чайник с буквами «МЯЖД» на дне, так?

– Именно.

– Какого сорта чай подают в поездах?

– Обычный, байховый, китайский, – ответил проводник и взялся за подстаканник. – Вот такой же, как я сейчас пью.

– Без добавок в виде каких-нибудь специй или ароматов?

– Согласно утвержденным предписаниям – нет. Разве что кто-то захочет улучшить вкус…

– Кто? Сотрудник железной дороги или пассажир? Видите ли, Григорий Фомич… От посуды мертвого купца сильно пахнет анисом. Удивительная редкость для чая. Не находите?

– М-м-м… Может, пассажир что-то туда капнул? Ну для вкуса, для сугреву…

Митя сделал паузу, запрокинул голову, словно покатав последнее заявление внутри. Потом снова уставился на Григория Фомича и коротко сообщил:

– Может, – выждал пару секунд и добавил: – Или, может, кто-то предложил ему капнуть, а? Я ведь могу обыскать ваше купе, имею право.

– Дмитрий Александрович, – проводник вытер ладонью вспотевший лоб. – Ну сами знаете… Бывает, мужчины в поезде просят. Мне-то не с руки отказывать. Для разогрева. Так… капельку.

– И как торгуете? Регулярно?

– Ни в коем случае! Только если спрашивают и если совсем уж холодно. Свое же, домашнее…

– И что вы налили купцу Голубеву?

– Он сам попросил, деньги сунул. Сказал, что его бросает в холодный пот и в желудке урчит… – Григорий Фомич смущенно полез под лавку и выдвинул оттуда трехлитровую ополовиненную бутыль с прозрачной жидкостью. – Я ж немножко…

Митя лишь тихо вздохнул. Арсенал улик стал тяжелее еще как минимум на два килограмма.

– И откуда такое богатство?

– Тут женщина одна, под Ярославлем продает. Чисто делает, сам пью. С анисом делает, ягодами, абрикосовыми косточками…

– В ваше купе кто-то имел доступ, кроме вас? А к чайнику, к бутылке? Кто еще просил согреться?

– Да вроде нет… Купе было закрыто. Я всегда стараюсь закрывать, если выхожу.

– Стараетесь?

– Ну может, если что-то срочное, могу забыть. Маленькие чайники все у меня, вон стоят, – проводник бросил взгляд на полку, где стояли еще два чайника, похожих на тот, что Дмитрий упаковал в мешок. – А согреться больше никто не просил. Разве что… инженер… Беляев, кажется… Жена предлагала ему выпить, но он не решился.

– Хорошо, – Митя быстро черкал пометки на листе бумаги. – Это предварительные показания. На станции вас допросят еще раз. И если вы что-то утаили, если что-то скрываете – это уже соучастие. Понимаете, Григорий Фомич?

– Я клянусь, ничего такого… Я же не знал!

– Теперь знаете. Бутыль я заберу и купе ваше займу на какое-то время, мне с пассажирами побеседовать надо с глазу на глаз.

Возражать проводник не стал, и Митя поднялся, прихватив новую тяжелую улику, положил ее на сиденье рядом с удивленной Лидией Андреевной, а сам вернулся в купе проводника в сопровождении жены инженера.

Женщина нервничала, а Самарин исподволь разглядывал ее продолговатое лицо с тонкими чертами, поджатые узкие губы и строгий дорожный костюм, к которому совершенно не шла легкомысленная яркая шаль на плечах.

– Беляева Ольга Аркадьевна, – Митя уставился в схему, которую нарисовала соседка. – Едете с мужем Вячеславом Сергеевичем и сыном Петром. Все верно?

– Верно, – кивнула она, комкая в руках платок. – Это надолго? Мне нужно вернуться к сыну.

– Вернетесь, как только ответите на несколько вопросов. Вы знали этого мужчину?

– Нет, никогда его раньше не видела.

– Вы первой обнаружили труп. Как это произошло?

– Ох… – она прикрыла глаза и прижала пальцы к губам. – Я собиралась пойти в купе проводника, сказать, что в вагоне слишком холодно, а у меня маленький ребенок. И когда проходила мимо купца… боже… У него рука соскользнула со стола и задела мою. Она была такая холодная, никогда не забуду это ощущение. Я думала, он намеренно – ну, выпил человек… и повернулась, чтобы возмутиться, а он… он…

Ольга Аркадьевна всхлипнула, прикрыла платком глаза, плечи ее задрожали. Митя выжидал, не пытаясь ни остановить ее, ни утешить. И через полминуты жена инженера выпрямилась, положила на колени абсолютно сухой платок и продолжила:

– У него глаза были приоткрыты и не моргали. И пена на губах. Тогда я и поняла, что он… неживой.

– Вы заметили что-то еще?

– А что – одного мертвого человека мало? Знаете, мне было как-то не до других деталей.

– Может, ваш муж что-то видел?

– Господи, да что он мог видеть, – сердито поджала губы женщина. – Он и дома-то ничего не замечает, даже когда вокруг все рушится. Извините.

Она нервно скомкала платок и опустила голову.

– А до того, как вы обнаружили тело, видели что-то… подозрительное? Может, кто-то из пассажиров странно себя вел?

– Да они почти все странные, – поморщилась Ольга Аркадьевна. – Начиная с вашей соседки. Ужасная черствость: везти целую корзину сладкого и даже не предложить ребенку. А дама с документами? В вагоне и так прохладно, а она приоткрыла окно и проигнорировала мое замечание о сквозняке.

– Вы недавно отводили сына в уборную. Не обратили внимания на посторонний запах в помещении?

На лице Ольги Аркадьевны отразилась гримаса отвращения:

– Знаете, с вашей стороны это двойная бестактность – просить женщину обсуждать не только запахи в общественной уборной, но и сам факт ее существования. Но раз уж вы спрашиваете: пахло там отвратительно.

– Извините, но я обязан был спросить, – покраснел Митя.

– Когда мы сможем ехать дальше? Мой сын очень нервничает, – она поднялась и застыла в дверях.

– Как только я выясню хоть что-то полезное. Благодарю за содействие. У вас, кстати, красивая шаль, – добавил он, пытаясь хоть как-то смягчить неловкость.

– Подарок супруга, – жена инженера поправила шаль на плечах и скривилась, как будто потрогала холодную змеиную кожу, а не мягкую шерсть.

С ее уходом Митя погрузился в раздумья. Может, Лидия Андреевна и выдумщица, но в семье инженера точно есть проблемы. Если о ребенке Ольга Аркадьевна явно беспокоилась, то при упоминании о муже не выказывала ни заботы, ни участия – лишь холодное раздражение.

Митя возвращался на свое место и как раз проходил мимо суровой дамы с документами, когда она неуловимым движением протянула руку – как будто, чтобы поправить подол, – а на самом деле незаметно сунула ему в ладонь свернутый листок, даже не повернув при этом головы. Со стороны никто никогда бы не заметил двусмысленности жеста.

Митя взял записку, не сбавляя шага и также не повернувшись в ее сторону. Сел на свое место. Лидия Андреевна продолжала делать какие-то пометки на бумаге, одновременно заедая занятие вафельной трубочкой и запивая чаем.

– На вашем месте я бы не рискнул пить что-либо после того, как одного любителя жидкости