Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Алексей, подумав, двинулся за ним.

– Сергей Петрович, примите мои извинения. Отец был груб, но, право слово, он действовал из лучших побуждений. Хотя, возможно, они идеалистичны. Но я думаю, на вашу настоящую работу этот инцидент никак не повлияет.

Селиверстов кивнул, принимая извинения, с наслаждением затянулся. Спустя минуту взаимного молчания он спросил:

– Как вы поняли?

– Понял, что вы занимаетесь не уголовным сыском, а политическими преступлениями?

– Именно.

Правильным ответом было: «Вы не похожи на Макрушина, совсем другой класс». Но вслух Алексей озвучил другое объяснение:

– Ваш портсигар… он из золота с перламутровыми вставками! Такая вещь совершенно не соответствует должности, которую вы сейчас занимаете. Ваши папиросы украшены золотым ободком. Их производят на фабрике Асмолова и поставляют к императорскому двору[73]. К сожалению, сорт табака по запаху я определить не могу, но уверен, что он из дорогих. Кроме того, представляя вас, мама сказала, что вы её давний знакомый по Петербургу. Сложив все эти детали, нетрудно сделать вывод, что вы занимаетесь делами гораздо более важными, чем разбитые оранжереи. Думаю, даже несмотря на просьбу Елены Сергеевны, вы не занялись бы столь тривиальным делом, если бы не чуяли в нём политический след.

Селиверстов хмыкнул:

– Меня могли разжаловать и выслать из Петербурга. А папиросы, допустим, я привёз с собой. Как вам такой поворот?

Алексей задумался:

– Как долго вы в Москве?

– Около года.

– Я не знаю ни одного человека, имеющего годовой запас папирос! Скорее всего, вы пополняли его недавно. Но простому судебному следователю не по карману закупаться в столице у поставщика императорского двора.

Сергей Петрович внимательно посмотрел на Алексея. Его невзрачное лицо внезапно приняло довольное, даже немного ласковое выражение. Так обычно смотрят преподаватели, когда ответ ученика особо радует их.

– Что ж, вы правы во всём, а я дал маху. Привычки говорят о нас больше, чем хотелось бы. В мою задачу действительно входит поиск революционно настроенных групп… А знаете, Алексей Фёдорович, даже жаль, что вы выбрали профессию врача. С вашей наблюдательностью и способностями к логике из вас мог бы получиться неплохой сыщик.

«Рыжий подавился бы со смеху», – подумал Алексей, а вслух произнёс лишь вежливое «спасибо».

Селиверстов продолжил:

– Однако вы излишне пристрастны. Я о той девице. Ваше неравнодушие к ней заметно невооружённым глазом. С опытом вы научитесь разделять, но сейчас личное отношение может вас запутать и в финале выставить дураком.

– Вы о чём?

– Вы не думали, что девица вам банально солгала?

Внутри стало горько. Варвара Дмитриевна действительно безостановочно лжёт, и он это знает. Но сообщать Селиверстову не станет.

– Нет! Она ничего не знает. Я уверен.

Селиверстов, пристально глядя на Алексея, подытожил:

– Вот об этом я и говорю.

Алексей покраснел, но решил идти ва-банк.

– Варвара Дмитриевна назвала мне кличку человека, который стоит за всеми акциями хулиганов и, возможно, за недавним взрывом церкви. Я назову её вам, если…

Алексей запнулся.

– Если что?

– Если вы дадите мне гарантию, что преследований Варвары Дмитриевны больше не будет!

Селиверстов покачал головой:

– Гарантий я не даю. В эту минуту на вашу барышню кроме – пока что! – недоказуемых слов хулигана ничего нет. Если она умна и больше ни во что не вмешается, ей ничего не грозит. Опять же, пока. Но я учту вашу помощь в любом случае.

Алексей закусил губу. Какой-то односторонней выходит его сделка с Селиверстовым. Хотя неизвестно, как в будущем развернутся события, и если есть возможность отвести удар от Вари, он обязан это сделать.

– Это человек по кличке Пила.

Селиверстов поморщился:

– Пила? Это женщина? Как выглядит?

– Не знаю. И Варвара Дмитриевна не знает. Они не встречались лично. Но… один мой… знакомый считает, что Пила – из высшего общества.

Селиверстов не стал акцентировать внимание на так некстати затесавшемся в разговор «знакомом», понимая, что Алексей не даст ответ, кто это, а обратил внимание на суть.

– Не думаю, что это так. Существующий политический строй пытаются подкосить две категории людей: идейные, как ваша Варвара Дмитриевна, которые считают, что с другим правителем жизнь станет лучше. И те, которые сами намереваются стать новыми правителями. Часто бывает, что последние руководят идейными, дают им иллюзию перемен.

– Довольно мрачную картину вы нарисовали.

Селиверстов затушил одну папиросу и достал новую.

– Правящему дому Романовых триста лет и три года. Практически как в сказке. Неужели вы думаете, что героя, который свергнет царя, могут звать Пила? Кстати, ваши мысли, откуда такое прозвище?

Алексей пожал плечами и принялся рассуждать:

– Это может быть прозвище, данное за любое сходное качество: тонкая, зубастая. Может быть визгливый голос. Может иметь склонность… к распиливанию чего бы то ни было! А может и не соответствовать человеку, быть словом, максимально далёким от его проявлений. Словом, непонятно, за что зацепиться. Как вы думаете, нужно искать скорее женщину или мужчина тоже может носить эту кличку?

Селиверстов пробурчал, не вынимая папиросу изо рта:

– Я думаю, нужно искать человека, которого знают все исполнители и заведомо уважительно к нему относятся. Чтобы, когда он объявит себя и предъявит права на власть, возражений не возникло. Хотя сейчас он может и не быть явным лидером, действовать скрыто. Как он и поступал с вашей барышней.

– Кстати, революционеры этого кружка общаются между собой с помощью одного жеста. И хулиганам он так же известен!

Алексей продемонстрировал жест Селиверстову. Тот скривился.

– Не доводилось встречать. Но в этом нет ничего удивительного. Тайные общества с давних времён обзаводятся подобными знаками. Чтоб загадочнее было! – ядовито заметил следователь. – Но спасибо, любая информация может пригодиться.

Папиросы догорели, говорить больше было не о чем. Мужчины распрощались, и Селиверстов покинул дом Эйлеров.

Алексей, прежде чем уйти, заглянул к отцу в кабинет, но, приоткрыв дверь, тут же отпрянул в смущении. Елена Сергеевна, всё ещё обиженная, с прямой спиной сидела в отцовском кресле, а Фёдор Фёдорович расположился на полу у её ног. Выглядело это так, будто провинившийся пёс ластится к недовольной хозяйке. И вздрагивает от счастья, когда она наконец запускает пальцы в его шевелюру.

Видеть родителей в столь интимный момент было одновременно неловко и радостно. Алексей бесшумно прикрыл дверь. Что ж, придётся уйти по-английски[74]. Он знал по их прежним редким размолвкам, что не пройдёт и получаса, как Елена Сергеевна простит отца. И что было такого в его нелепом увлекающемся отце, что его холодная