Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Господин Туманов раскинул пухлые ручки, будто сию секунду собирался стиснуть Алексея в объятиях:

– Алексей Фёдорович, дорогой, не ожидали увидеть вас так скоро!

Алексей повторил заготовленную фразу, что будет лучше, если Анна Юрьевна примет препарат под его непосредственным присмотром. Туманов согласно закивал, но глазами забегал, будто скрывая неловкость.

– Что-то случилось? – поинтересовался Алексей.

Туманов хлопнул себя руками по бокам и произнёс извиняющимся полушёпотом:

– Женщина сердится, хоть в дом не заходи.

Алексей постарался скрыть усмешку. Уж больно господин Туманов в этот момент походил на провинившегося мужа, опасающегося разгневанной жены.

– И всё же я рискну, – произнёс Алексей.

Туманов только рукой махнул, мол, я вас предупредил, а дальше как знаете.

Внутри дома стояла смертельная тишина. Алексея никто не встретил. Ни служанки, ни лакея в холле не оказалось. Возможно, слуги тоже попрятались, дабы не попасть под горячую хозяйскую руку.

Сама хозяйка смотрела с огромного портрета, висевшего напротив входной двери. Анна Юрьевна на нём была, как обычно, весела и лукава и выглядела на десяток лет моложе.

В том, что изображения хозяйки занимают всё свободное пространство дома, Алексей убедился минуту спустя, когда начал подниматься по лестнице на второй этаж.

Сходство с театром только усиливалось: шаги по лестнице скрадывал толстый бордовый ковёр, повсюду были афиши, фотографические снимки и писаные портреты Анны Юрьевны. Казалось, Вельская умудрилась запечатлеть и разместить вокруг себя каждое мгновение своей жизни, чтобы пересматривать снова и снова.

Хозяйские комнаты Алексей отыскал без труда. Все двери были распахнуты, из-за одной доносилась граммофонная запись пения Анны Юрьевны.

Госпожа Вельская возлежала на кушетке и слушала свой голос, в её руке покачивался бокал с шампанским. Прозрачное дезабилье[77] хоть и присутствовало в качестве одежды, но ничего не скрывало. Алексей дёрнул горлом и приказал себе вернуться в разум, тем более что выглядела королева романса прескверно. Синяки просвечивали через лёгкую ткань, кожа была бледна – признаки эти говорили об истощении.

Приходу Алексея Вельская не удивилась и не рассердилась. Видимо, гнев, которым Туманов пугал Алексея, уже оставил её. Погружённая в свои мысли, она осталась до обидного равнодушной. Не пыталась прикрыться или сменить позу на более выигрышную.

– Не стоит мешать алкоголь с приёмом лекарств, – вместо приветствия заметил Алексей и вынул бокал из рук певицы.

Вельская протянула руку за шалью, будто мёрзла. Алексей наблюдал за ней и в каждом движении видел болезнь.

– Зачем вы здесь? – сухо поинтересовалась Вельская. – Я вас не звала.

– Ваш водитель не внушил мне доверия. Я предпочёл привезти лекарство лично, – не удержался от лёгкой провокации Алексей.

– Он не мой. Это слуга Туманова. По мне, излишне слащавый и услужливый. Не люблю таких, – пожала плечами Вельская.

Алексей отошёл к столу, открыл свой саквояж и принялся доставать пузырьки. Огляделся. Кроме фужеров для шампанского, другой посуды не было, поэтому он размешал лекарство в хрустальном бокале и поднёс певице. Та выпила без сопротивления, лишь слегка поморщилась.

– Нужно подождать несколько минут, пока лекарство подействует, – оповестил Вельскую Алексей. Та лишь отвернулась.

Чтобы как-то занять себя, Алексей принялся ходить по комнате, разглядывая многочисленные портреты певицы. Его внимание привлекла старая фотографическая карточка в пышной золочёной рамке. Алексей остановился и довольно долго её изучал.

На снимке Анне Юрьевне было лет пятнадцать. В её облике одновременно звучали детская игривость и рано созревшая женственность. Непослушные пряди волос выбились из причёски, и не было никакой возможности с ними совладать. Платье от бесконечного движения слегка замялось. Кажется, что девушка изо всех сил старалась позировать и не дразнить фотохудожника, но пара мгновений – и она сорвётся с хохотом куда-то бежать.

– Какое красивое украшение у вас на этом портрете, – задумчиво произнёс Алексей. – Я слышал, в прежние времена камеи были весьма ценны.

– Да. В юности я любила это ожерелье. Потом остыла к нему и подарила горничной, Прасковье. Ей вздумалось родить на старости лет. Вроде как повод, достойный подарка.

Алексей постоял ещё некоторое время у портрета, затем подошёл к кушетке, присел и прикоснулся к ледяной руке Вельской.

– Что так огорчило вас, Анна Юрьевна?

Вельская резко отвернулась, но помимо её воли по щеке скатилась слеза, которую Алексей, конечно же, заметил. Это рассердило певицу, и она, отдёрнув руку, сердито произнесла:

– Зачем вы спрашиваете, Алексей Фёдорович? Вам должно быть это понятнее, чем остальным. Посмотрите на меня!

Алексей послушно поднял глаза.

– Разве вы не видите? Разве не слышите? Я всё теряю. Болезнь забирает у меня силы, она уже забрала красоту и скоро заберёт голос. У меня ничего не останется! Концерты, почитатели – всё достанется кому-то другому. Я хожу по этому огромному дому, и с каждым днём меня всё меньше! Скоро я исчезну совсем! Меня продолжают считать королевой романса, никто не знает, что это уже неправда. Правильнее говорить обо мне «была».

Вельская задохнулась, привычно протянула руку к бокалу с шампанским, но Алексей успел перехватить его и подал Вельской воду. Но та лишь оттолкнула его.

Чтобы хоть что-то сказать, Алексей заметил:

– Мне казалось, Андрей Давидович заботится о вас.

Вельская усмехнулась:

– Заботится. По-своему. Андрэ не теряет надежды обладать мной. Пока ещё не поздно. Единственный мужчина, которого я хотела, умер.

Всплеск эмоций прошёл, Вельская устало опустила голову на кушетку. Алексей взглянул на портрет на стене и, осторожно подбирая слова, произнёс:

– Но ведь у вас есть дочь?

Вельская только скривилась, вновь не выказывая удивления.

– Я недооценила вас. Как вы узнали?

– Много лет назад сплетники болтали, что у вас был ребёнок, да сгинул, – повторил Алексей формулу Ивана. – Но в природе так устроено, что дети похожи на родителей. В какой-то мере вам повезло, и ваша дочь внешностью пошла не в вас. Хотя у неё такие же непослушные пушистые волосы, которые у вас были в юности. Ну и камея, конечно. Ваша дочь её носит.

Вельская против воли прикоснулась к своим абсолютно гладким волосам и произнесла капризно:

– Вы не представляете, сколько сил я потратила, чтобы избавиться от этой пушистости!

– Дмитрий Аполлонович о существовании дочери узнал не далее как четыре месяца назад. От кого же, как не от вас? Горничная Прасковья давно померла, унесла вашу тайну с собой. Ваша дочь по-прежнему думает, что её мать простая служанка.

– Это старая тайна, она уже не интересна. Зачем вам она понадобилась?

Алексей пожал плечами:

– Мне, возможно, и незачем. А вы можете обрести близкого человека.

Вельская поморщилась:

– Она всегда мне только мешала. Из-за неё мать гневалась