Светотени - Сергей Васильевич Гук

Манчини молча пересек кабинет.

— Может, я зря отказался? — он кивнул на бар.

Бакстер повернулся, посмотрел прямо в глаза другу и снова медленно повторил:

— Я передумал.

Манчини улыбнулся доброй, простодушной улыбкой. Сейчас он походил на маленького итальянского мальчика-непоседу, которого застукали на месте преступления: негодник украл сигарету или расколотил любимую кружку отца. Манчини приблизился к Бакстеру вплотную — Хаймена обдало запахом вчерашнего загула, — намотал на руку длинный конец галстука, притянул мощную тушу к себе и тихо-тихо, совершенно искренне проговорил:

— Я никогда не осуждал тебя. И сейчас поступлю так же. Передумал? Что ж… Давай забудем обо всем.

Он вытащил из кармана пузырек с желтоватой жидкостью и направился к окну.

Бакстер вспомнил, как Вилли сказал ему вчера, что достать препарат не так-то просто; мало того, что нужно хорошо заплатить, надо еще напоить кое-кого, иначе ничего не выйдет. Сейчас Бакстер понял, что всю ночь Билли поил каких-то людей, чтобы к утру у него оказался этот пузырек.

Манчини приблизился к окну, распахнул створку. Бакстера окатило теплой волной нагретого воздуха. Или захлестнула благодарность? Или страх, что сию секунду Манчини вышвырнет пузырек, разогрел Хаймена? Он бросился к Билли, вырвал пузырек.

— Прости. Дрогнул. По глупости. Сделаем все, как решили.

Манчини направился к бару, разлил по стаканам, молча выпили. Каждый понял: назад пути нет. Решено.

Манчини ловко раскрыл упаковку со шприцами, отвернулся к окну, ближе к свету. Через минуту пузырек полетел в корзину. Билли заметил, как Бакстер тут же нырнул вниз, схватил пузырек и бросил в распахнутое окно. Манчини одобрительно усмехнулся: Бакстер взял себя в руки. Хорошо. Подумал о том, о чем и Манчини не успел подумать: зачем какие-то пузырьки разбрасывать в кабинете?

Манчини подошел к холодильнику, уложил упаковку, чавкнул толстой дверью, обитой пористой резиной.

— Там четыре шприца, все заправлены, совершенно одинаковые, на всякий случай. Для дела хватит одного.

Бакстер окончательно овладел собой, широко улыбнулся, пошутил. Поговорили о партиях экспериментальных образцов, и Манчини предложил кое-что изменить в технологии.

Потом занялись дверью на черный ход. Как и предсказал Манчини, все оказалось не сложно; дверь открыли в считанные минуты. Бакстер принял как должное, что в сумке, с которой вошел Билли, оказался нужный инструмент.

Днем пообедали в дорогом ресторане. Платил Бакстер. Он не смог бы объяснить почему, но чувствовал себя превосходно. Шутил больше, чем всегда, и со стороны казался безобидным толстяком, милейшим и располагающим.

Салли позвонила из аэропорта как раз тогда, когда Бакстер вошел в рабочий кабинет после обеда. Салли заставила себя сыграть роль образцовой жены, подробно рассказала Хаймену, где что лежит в холодильнике и что делать с плитой, если пульт начнет барахлить, напомнила — поливай цветы и не забывай кормить Багси — маленького пестрого попугая. Бакстер кивнул, глядя на Манчини. Тот после обеда приободрился и напевал под нос какую-то мелодичную песенку.

В кабинет заглядывало солнце, теплые лучи прыгали по толстым, коротким пальцам Бакстера. Попрощаться с женой он толком не успел, объявили посадку, и Салли, выкрикнув что-то невразумительное, бросила трубку.

Манчини собрался к себе поработать, просмотреть бумаги, дать разнос подчиненным. Бакстер одобрял манеру поведения Билли с подчиненными. Тот никогда не повышал голоса, не позволял себе резких суждений, смотрел на провинившегося отеческим взором и в конце говорил: «Посмотрим, чем можно вам помочь». Страшнее слов в компании никто не знал. Они означали, что через сутки служащий получит конверт со словами: «Сожалеем, в ваших услугах больше не нуждаемся». Манчини с самого начала, со дня организации фирмы, настоял: никаких профсоюзов, платить по максимуму, но решать самим, кому и за что. Билли всегда уверял: не надо жалеть, это не принесет ничего, кроме вреда.

Он уже стоял у двери, когда Хаймен робко (в этом деле он как-то смирился с тем, что Манчини — лидер) поинтересовался:

— Когда мне лететь? Завтра? Послезавтра?

Билли подумал, хлопнул в ладоши:

— Не спеши. Подари ей день-другой. Для нас таких дней — тьма, а для нее?.. Сам понимаешь.

Бакстер попросил Билли заехать к нему вечером: сидеть одному невмоготу, бродить по пустым комнатам и прикидывать в тысячный раз, как он приблизится к Салли? Ужасно.

Бакстер снова помрачнел.

Манчини тут же согласился и намекнул, что может захватить с собой кое-кого. Бакстер порозовел: не надо, не то настроение.

Вечером играли в шахматы. Бакстер проигрывал одну партию за другой. Наконец Билли не выдержал, смахнул фигуры с доски.

— Ты не в форме. Поплыл. Представляю, какие дьявольские картины роятся в твоей башке. Брось. Ничего особенного. Если бы она мучилась. А так… Красивые женщины привыкают к поклонению и страсть как боятся старости. Кожа увядает, все виснет. Мерзкое зрелище. Понимаешь? Может, Салли и благодарить тебя будет, что умерла молодой, в расцвете, что ты избавил ее от мук старости, что она знала только победы, а когда с ней пришли познакомиться поражения, ее уже не было. Думаю, многие прикидывают про себя: а стоит ли так цепляться за жизнь? Особенно когда все покатилось под гору. Что удерживает? Может, и страх перед физической болью? К тому же каждый думает: ну как это я собственными руками сам себя? Нет, нет. А Салли — другое дело. Сам господь пошлет ей помощь. И преимущество ее положения в том, что уйдет она из жизни в прекрасном расположении духа и даже не прикоснется к страданию…

— Убедительно. Даже самому захотелось, — прервал Бакстер.

— Все это враки, — Манчини кольнул глазами, резко поднялся, — просто успокаиваю тебя. Жить надо до упора, пока здоров, на всю железку, потом, когда откажут уши, — только видеть, когда откажут глаза — только нюхать, потом ощущать: тепло прикосновения, вкус пищи, черт подери, все, что угодно, но… жить надо до упора.

Позвонила Салли, сказала, что долетела благополучно, что рада узнать: их двое и Хаймену не скучно. Она всегда говорила: Билли — настоящий друг и настоящий мужик, конечно, не всем нравится, что он резок и даже жесток, но иначе ничего не получается. И еще Салли сказала, что уже искупалась, что вода чудесная, и она словно заново родилась. Бакстер ввернул: смотри, чтоб не схапала акула. Салли ответила, что еще не родилась акула, которой по зубам Салли Сэйгон.

Манчини тоже взял трубку, сказал, чтобы Салли отдыхала как следует, приедет, и тогда он — пусть Салли хоть что делает — будет настаивать на наследнике, на Бакстере-младшем.

Хаймен смотрел на Билли, не понимая: даже по его мнению, Билли перешел все границы.