Тонкая темная линия - Джо Р. Лансдейл

Когда впереди показалась старая лесопилка, мы остановились. Нуб сел посреди дороги, вывалил язык, и с него на землю закапала слюна.

Ричард сказал:

— Я чувствую себя маленьким цветным мальчишкой под кучей опилок, и всем на меня наплевать. Только я не мёртв. Если бы я был мёртв, может, было бы легче. Может, ему сейчас куда легче.

— Не говори так, — попросил я.

— А как ещё говорить? Пойдём. За лесопилкой свернём к дому, потом к сараю. Собаки нет, не залает, так что проберёмся без проблем. Там я смогу взять лопату.

— Лопату?

— Да. Хочу откопать Бутча.

— Что?!

23

— О чём ты вообще говоришь? Ты же пошёл за велосипедом.

— И за ним тоже, — ответил он.

— Зачем тебе выкапывать мертвого пса… мертвого пса твоего отца?

— Вот именно — пса отца. Я хочу его откопать, потому что он так много для него значил. Он плакал из‑за этого пса. Я никогда не видел, чтобы он из‑за чего‑то плакал. Уж точно не из‑за меня. Я ни разу не видел, чтобы он хоть к кому‑то так относился — кроме этого пса. Знаешь, однажды я целый день собирал хлопок и набил мешки не хуже взрослого, а мне тогда было всего девять. И он даже не сказал «молодец», но этому псу он всегда твердил, какой он замечательный. Мне он никогда ничего подобного не говорил. Ни разу.

Мы пошли дальше, к лесопилке. Нуб нас покинул, умчавшись в лес по своим собачьим делам.

— Иногда люди не знают, как сказать такие вещи, — сказал я.

— Он знал, как сказать такое своему псу.

— Какой толк от того, что мы выкопаем пса?

Мы прошли мимо лесопилки и направились к дому Чепменов.

— Я хочу положить пса на заднее крыльцо. Хочу откопать его, потому что он из‑за него плакал, а из‑за меня — ни разу. Он приложил столько сил, чтобы его похоронить, а я собираюсь его выкопать.

— Ричард, это странно.

— Для меня — не странно. А теперь помолчи.

Мы подошли к его дому. Остановились на мгновение и посмотрели на него — дом тонул в тени окружающих деревьев.

— Отец спит чутко. Говорит, что слышит, как пёс бегает по двору, и, думаю, это правда.

— Не очень‑то обнадеживает, — заметил я.

— Пойдём к сараю. Там есть лопата.

— Не знаю, Ричард…

— Слушай, Стэнли. Я не просил тебя идти со мной. Я ценю, что ты пошёл. Но я не просил.

— Ты сказал, мы идём за велосипедом.

— Так и есть.

— Но ты ничего не говорил про эту историю с псом.

— Я и сам не знал, что собираюсь сделать это, пока не оказался там, перед старой лесопилкой. Просто пришло в голову. Если хочешь вернуться домой — иди. Я не обижусь. Но я откопаю этого пса и оттащу его на веранду. Он поймёт, что это сделал я, и этого мне будет достаточно.

— Откуда он узнает?

— Я оставлю ему что-нибудь, чтобы он понял.

— Что?

— Пока не придумал. Но придумаю. И даже если он не поймёт, я‑то буду знать, что это сделал я.

Я вздохнул:

— Хорошо. Давай сделаем это.

——

Задний двор был залит лунным светом, таким ярким, что можно было даже разглядеть следы кур, копошившихся в пыли. Возле сарая свинья хрюкнула один раз при нашем появлении, потом улеглась в свою лужу и затихла.

Мы с Ричардом сняли засов с дверей сарая и распахнули их. Лунный свет полностью заливал дверной проём, но задняя часть сарая была чёрная, как мысли дьявола.

Я достал из кармана штанов маленький фонарик и посветил им вокруг. На дальней стене висел большой крест. Казалось, он был забрызган темной краской. По обе стороны от него к стене были пришпилены вырванные из Библии страницы. Я вспомнил, как Ричард рассказывал мне, что сарай служил им подобием церкви, а мистер Чепмен воображал себя проповедником.

Я направила луч фонарика на страницы на стене.

— К чему всё это? — спросил я.

— Отец вешал их на стену, подчёркивал нужные места и заставлял нас с мамой их учить. Мне приходилось стоять перед ними и заучивать наизусть.

— Ты никогда не рассказывал мне об этом.

— А ты бы на моём месте стал такое рассказывать? Я бы и сейчас не стал, но раз уж ты спросил…

— Скажи, что это просто краска на кресте.

— В основном — кровь животных.

— Почему?.. В основном?

— Он резал курицу, свинью, кого угодно — намазывал кровью крест, давал высохнуть. Никогда не чистил его.

— Почему?

— Считал это жертвой Господу. Знаешь, вроде «спасибо за эту жареную курочку», «за эти свиные отбивные». Однажды, когда он избил меня ремнём, он стёр с ремня кровь и намазал её на крест — и даже «спасибо» не сказал. Я оказался хуже жареной курицы. Он сказал: «А вот кровь грешника». Так что там не только кровь животных.

— Скажи мне, какую религию он исповедует, чтобы я мог держаться от неё подальше.

— Он говорит, что ни одна из религий не делает того, что должна. А должны они делать то, что делает он.

— Думаю, у него в церкви было бы не слишком много прихожан.

— Его проповеди тоже могли бы их отпугнуть, — сказал Ричард. — В основном он вещает про смерть, про то, как попадёшь в ад и будешь там гореть, и всякое такое. И про то, что мы должны постоянно нести епитимью.

— Что такое епитимья?

— Это вроде страданий и боли за то, во что веришь, — чтобы показать, насколько сильно ты веришь.

Я поводил лучом фонарика по сараю. С одной стороны, в стойле, стоял мул. Его глаза в свете фонарика казались огромными черными пуговицами. С другой стороны на деревянных стеллажах, начищенные и смазанные до блеска, висели всевозможные инструменты: коса, топор, мотыга, буры для рытья ям, лопата.

Ричард погладил старого мула по носу.

— Привет, дружок. Как ты? Он загонял этого мула так же, как и всех. Надо бы выпустить его, но ему ведь идти некуда. Он или вернётся сюда, или где-нибудь подохнет.

— Я боюсь, как бы твои родители нас не заметили, — сказал я.

— Ага, — сказал