Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский
С добытыми Ионом сведениями, которые мы с Сердюком перенесли на карту, как и данные инженерной разведки, ранним утром поехал я в штаб дивизии. Там остались довольны тем, что подтвердилось известное раньше. Удивлялись, как это всё удалось узнать с надёжной точностью. Меня так и подмывало рассказать, какой знатный разведчик действовал от нашей части на вражеской территории, но я промолчал. Боялся, как бы не влетело за то, что мы не только взяли к себе румынского мальчика, а ещё и рисковали им. Могло так обернуться: мне бы немедленно приказали отправить его домой.
Был повторен приказ готовить переправу. Ночью на рубеж реки ожидалась артиллерия.
И работа закипела. С возможной предосторожностью, чтобы не вызвать внимание противника, был подвезён в лесок материал — брёвна для сколачивания плотов. Нашлись они километров за пять, в тылу. И всё же к вечеру, когда солнце багряным шаром закатывалось за горизонт ещё занятой врагом земли, брёвнышек в лесок было завезено столько, что на переправу их, по нашему подсчёту, хватало с излишком. Лишь только вслед за короткими летними сумерками спустилась ночь, принялись трудиться сапёры. Наплавной мост был не очень большим и особой трудности для нас не представлял. Работа шла споро. Бывалые солдаты старались опередить время, отпущенное на выполнение приказа.
В те же часы примерно в километре от строительства переправы сосредоточивались части, которые, форсировав реку, с утра должны были оказаться на западном берегу и вступить в бой. И хотя ночь выдалась такой, что и в трёх метрах едва можно было что-то рассмотреть, артиллеристы укрывались в лесу, скорее похожем тут на разросшийся кустарник. Освети его гитлеровцы, они бы не увидели ни солдат, ни орудий.
Но как ни старались сапёры-плотники работать тише тихого, а без пилы и топора никак не обойтись. Часа через полтора после того, как ожил берег, вражеские патрули, видно услышав шум плотничьих работ и голоса людей — ночью ведь всё слышится далеко, — заподозрили неладное и открыли огонь из миномётов.
Конечно, понять, что тут делается, и определить место переправы они в кромешной тьме не могли и обстрел вели бесприцельный, стреляя куда попадёт. Мины взрывались в стороне от спешивших с работой сапёров. Зловещее хлопанье в воздухе слышалось над головами, а затем поодаль над землёй вспыхивал оранжевый кустик взрыва. Но ко всему привыкшие за долгий военный путь фронтовики продолжали своё дело так, будто обстрел им ничем не угрожал.
Обнаружить нас врагу, сколько бы он ни посылал мин, не удалось, и потери в ту ночь во взводах были незначительны. Несколько человек всё же ранило, и одного убила на месте настигшая его мина. В подобной операции, в непосредственной близости к врагу, это называлось малой потерей. Но что значит «малой»? Ведь и один погибший в бою солдат вызывал нестерпимую горечь в сердцах сражавшихся рядом товарищей. А тут ещё к тому же война к концу. Может быть, именно в день гибели солдата получила его семья в далёком российском тылу письмо, в котором он сообщал, что, освободив всю Советскую Родину, гоним теперь мы врага на запад к Берлину и, наверно, уже недалёк день окончательной победы над Гитлером и выйдет время возвращаться домой.
Но на то она и война, что несёт горе, ждёшь ты его или нет. И любой командир, как бы он ни старался, не в силах уберечь всех своих бойцов от пули или осколков снаряда. Да и о себе никто наперёд ничего не может знать.
В эту одну из последних боевых для наших сапёров ночей на уже догоравшей войне Ион упросил меня не оставлять его в расположении части. Старшина, как ему и полагалось, хлопотал по хозяйству. На берегу его делом было вовремя подвезти еду солдатам или доставить что-либо необходимое для строительства. Грищенко надеялся, что Ион будет тут, при нём. Но мальчишке хотелось иного, и он того добился. Петреску заделался моим связным. Не обращая внимания на обстрел, бесстрашно носился, куда его посылали. Переправа на случай неудачи в одном месте готовилась и в другом, невдалеке. Ион успевал там и здесь. Он передавал приказы и доставлял донесения от командиров взводов. Умудрялся помогать ещё и прибывшему сюда среди ночи с кашей повару Ушакову. Внезапно на время исчезал с моих глаз, и тут я узнавал, что он действовал заодно с сапёрами: подносил им скобы и проволоку, подавал инструменты. Потом оказывал помощь раненому, на десяток минут становясь кем-то вроде ассистента фельдшера, когда тот делал перевязку.
Наплавной мост был закончен часа за полтора до рассвета. Опробуя надёжность его, по качающимся под тяжестью машины плотам проехала наша полуторка с грузом. Шофёр, как и обычно делали в такие минуты, держал дверцу кабины незапертой. Но когда грузовик возвращался с того берега, на подножке с левой стороны кабины я с возмущением увидел Иона. Хотел было как следует отругать его за такую вольность. Но ведь стало понятным, парень так радовался, что проехал по плавучему мосту первым, что и мне оставалось лишь сердито покачать головой. К тому же противник, кто его знает почему, к утру перестал бить по переправе, перенеся огонь на другую, дальнюю от нас, цель. Раненых у нас не прибавлялось. Невредимым остался и молодой фронтовик Ион Петреску.
Утром на окраине румынского села хоронили мы погибшего товарища. Могилу вырыли при въезде, вблизи чугунного креста с распятием — памятника румынским солдатам этих мест, убитым в прошлую мировую войну. Так было бы легче отыскать потом могилу нашего сапёра, если кому-то позже пришлось бы это сделать.
На чужой, далёкой от родного дома земле поднялась ещё одна красная деревянная пирамидка со звёздочкой из жести с золотым покрытием.
Пока говорил короткую речь заместитель командира политчасти, пока, отдавая бойцу воинскую честь, палили в воздух салют из карабинов, Ион стоял на гребне вырытой земли и плакал, вытирая слёзы верхом снятой с головы пилотки. Это были вторые его слёзы, которые я видел за время, пока он у нас находился. Теперь Ион плакал горше, чем когда его избили за заступничество за бедных. Тогда он лил слёзы по-мальчишески обиженно, больше от
