Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Потом началось награждение. Лейтенант из штаба дивизии читал приказ. По фамилиям он выкликал награждённых. Гвардии сержанты и рядовые по одному выходили из строя и, сделав несколько шагов на несгибаемых ногах, приближались к покрытому кумачом столику. Получив орден или медаль из рук генерала и услышав его поздравление, они выпаливали: «Служу советскому народу!» — а потом тем же строевым шагом возвращались на место. Чуть поодаль, в стороне от столика, толпились местные крестьяне, с интересом наблюдавшие происходящее. На всех ближайших деревьях, заборах и даже на крышах сидели, стояли, висели любопытные мальчишки, счастливые этаким редким зрелищем.

Не видно здесь было лишь одного Иона.

Обыкновенно, если взводы строились для прочтения приказа или по какому-нибудь иному случаю, он находился с края левого фланга, замыкая строй. Своим местом в строю Ион гордился и, подражая настоящим солдатам, браво выпячивал грудь с гвардейским значком на ней. Сегодня последним в шеренге был низкорослый солдат Весёлкин. Про себя я подумал, что это даже хорошо. Стой там Ион Петреску, генерал непременно спросил бы, что это за мальчик и откуда он у нас взялся. Кто знает, чем могло кончиться для Иона, если бы командир дивизии узнал, что в строю находится самовольно усыновлённый нами румынский паренёк.

Я полагал, что Грищенко велел своему воспитаннику на всякий случай не попадаться на глаза генералу. Решив так, мысленно я даже похвалил старшину за нелишнюю предусмотрительность.

День завершался на славу. Довольный порядком в части, генерал, недолго посидев с офицерами и поговорив с ними о том о сём, покидал нас в хорошем расположении духа. Мы проводили его до машины, в которой в тени старого бука дремал добро накормленный Ушаковым генеральский шофёр сержант. Генерал, попрощавшись, неторопливо уселся рядом с ним и велел ехать в расположение медсанбата, где его в тот день тоже ждали. Так больше и не воспользовавшись отремонтированным нами мостом, он отправился через село в другую сторону. Через минуту, когда поднятая колёсами пыль улеглась, генеральской легковушки уже не было видно.

Провожавшие вернулись в дом. На столе ещё оставалось много вкусных вещей. Можно было посидеть и поговорить без натянутости, которая неизменно возникает в присутствии большого начальства. Я сказал Фоминых, чтобы он позвал Иона и угостил мальчишку всем, чего ему захочется.

Вернувшийся минут через пятнадцать ординарец доложил, что Иона нигде нет. Сбегал он и к старшине, но и тот про него ничего не знает. Грищенко думал, что это я велел Иону не высовывать своего носа. Не видел его старшина с самого утра. И обедать к Ушакову Ион тоже не приходил.

Шло время. Постепенно краснея, солнце багровым светом зажгло вершины пирамидальных тополей. Улицу исполосовали их длинные колючие тени. Ион Петреску всё не появлялся. Вспоминая огорчительный день, когда ещё в начале нашего знакомства соотечественники мальчика его крепко побили, я было начал тревожиться за судьбу Иона. И уже решил дать команду начать поиски, как Ион, целёхонький и даже какой-то старательно прибранный, предстал передо мной, посланный сюда старшиной, который велел парню доложить, что всё с ним, с Ионом, в порядке.

— Теперь, когда ты здесь стоишь, я вижу, что всё в порядке, но где же ты болтался весь день?

— Я нигде не болтался, товарищ гвардии капитан, — бойко ответил Ион. — Я под мостом был. Там сидел.

— Под каким мостом, зачем?

— Под тем, который сделали как новый. Я там прятался.

Фоминых, бывший тут же в комнате, не выдержав, расхохотался. Ион, метнув в его сторону сердитый взгляд, продолжал:

— Вы же, товарищ гвардии капитан, говорили, что, если товарищ генерал узнает, что я у вас есть, он велит меня прогнать домой, к маме, или отвезти назад к боярину.

Вспомнилось: действительно, что-то такое я ему в своё время говорил. Он, видно, это крепко запомнил и не надеялся на то, что генерал, узнав о судьбе Иона, не стал бы нас строго судить.

— Но почему ты там?.. Мог же поближе. Здесь где-нибудь.

— Я хотел далеко, чтобы никто меня не увидел.

— И прятался до сих пор?

— Да, был под мостом.

— Но зачем же под мостом-то?

— Так, чтобы знать, когда товарищ генерал поедет назад. Проедет по мосту, я увижу, что уехал, и вернусь.

— Здорово! Для полной, значит, безопасности.

— Да. А генерал всё не ехал. Вот я и сидел.

— Голодный?

— Та ничего, нехай, — махнул он рукой, проговорив это похоже на старшину.

— Ну и ну! А комдив-то вовсе в другую сторону уехал.

— Темно стало, я пошёл домой. Думал, может, и дженераль уже спит.

Он даже не заметил, что сказал «генерал» по-румынски. Было и смешно, и немножко грустно за мальчика. Понравилось ему, выходит, после его прежней жизни, у нас, если боялся потерять своё нынешнее положение.

— Стреляный ты, видать, воробей, — вставил Фоминых.

Ион слегка вздохнул, как бы говоря: «А что бы ты делал на моём месте? Приходится».

— Ладно, иди, — отпустил я его. — Другой раз хоть предупреждай о своих трюках.

Обрадованный тем, что всё кончилось благополучно, Ион приложил руку к пилотке, повернулся и, чеканя шаг, вышел из комнаты.

Всё-таки он был ещё мальчишкой, и мальчишкой сейчас счастливым. Немного ему надо было для того, чтобы ощутить это счастье: только знать, что его кто-то любит и о нём заботятся. Я представил, как после пережитого дня, закончившегося для него благополучно, начнёт Ион уплетать всё, чем станет кормить его добрый Ушаков. А Фоминых, мотнув головой, почти восхищённо проговорил:

— Надо же! Под мостом сидел. Ну, атлет!

В феврале наконец был освобождён Будапешт.

Столица Венгрии вышла из войны разрушенной в право-бережной, самой старой части своей. Отступавшими фашистами был взорван один из красавцев мостов через Дунай. Расколотый пополам, он рухнул в реку разорванной средней фермой. Высокие арки при въезде на мост склонились друг к другу. Полукружия стальных креплений, на которых он висел, ушли на треть в воду. Издали казалось: это два могучих гиганта, обессилев, в безмолвии опустили в Дунай свои железные руки, да так и замерли.

Трудно возрождалась жизнь в исстрадавшемся Будапеште.

Меж тем кончилась короткая венгерская зима. Лёд с верховий Дуная, где он застывал, увлекаемый быстрым течением,