Звезда имени тебя - Лада Валентиновна Кутузова

Мне хотелось выскочить из комнаты и убежать на край света. Ну как, ну как я буду петь перед Тимом и остальными? Я даже на уроках пения лишь рот открывала. Ни слуха, ни голоса. А с другой стороны, другие же смогли, чем я хуже? Никто не комплексовал. Встала и запела, точнее заголосила. И смотрю с вызовом: пусть только попробуют похихикать! В общем, отделалась одним куплетом и припевом, никто продолжения требовать не стал. И смеяться тоже. Проявили милосердие и сострадание.

Долго сидели, пока англичанка не заявилась и не разогнала всех. Типа нас завтра и подъемным краном не поднимешь. А надо в семь утра выезжать. Поедем в Болдино на целый день. Все разошлись, а я подумала: жаль, что Тиму больше вопросов не досталось. Так хочется точно знать про его отношение ко мне. Только… Вдруг бы мне ответ не понравился? Зато мы долго с Надей и Диной болтали. И про Воронцова, и про парней вообще. Что в них нравится, а что нет. Пока языки заплетаться не начали. По-моему, я и уснула на половине фразы. Так что утром на самом деле еле проснулась.

Глава 19

Ноябрь только считается осенним месяцем. На самом деле он служит другой королеве – зиме. Все яркие мазки желтого и красного блекнут и буреют. Листья осыпаются при малейшем ветерке, сбиваясь на земле в шуршащие кучи, сыреют и превращаются в скользкую массу. И вскоре от них остаются лишь скелеты – сеть жилок. А первые морозы довершают увядание. И вот уже на землю падает снег, чтобы остаться здесь до весны.

В Болдине осень держалась из последних сил. Светло-голубое небо, высвеченные солнцем макушки деревьев, последние всплески золота и темно-вишневого на ветвях. Последняя оборона, перед тем как выкинуть белый флаг. И даже теплее, чем в Нижнем Новгороде. И можно было не держаться за Воронцова, но тот подошел, и я вновь за него уцепилась. И никто на нас не смотрел и не хихикал – вроде так и надо. Да и я сама чувствовала себя спокойно, словно всю жизнь с парнем под ручку ходила.

Больше всего меня удивило, что усадьба была деревянная. И не очень большая. А внутри вообще очень скромно. Я не так представляла, как жил Пушкин. В воображении рисовалось каменное здание с белыми колоннами, высокие потолки, хрустальные люстры, мраморные лестницы и персидские ковры. А здесь небольшие помещения, и ходишь по кругу – из одной комнаты в другую. Обязательная печь, стол, стулья, диван. В общем, ничего особенного.

Экскурсовод восторженно заливалась о жизни Пушкина. О его поездках к соседям, увлечениях барышнями. Читала его стихи, рассказывала о переписке с друзьями. Мне даже показалось, что экскурсовод влюблена в Пушкина, хотя он давно умер. Очень уж она восхищалась им.

Мы бродили по парку, стояли на мосту и постоянно фотографировались. Не знаю, как для других, но для меня эта поездка – возможность высунуть нос в большой мир. Посмотреть, как там. Не сильно ли отличается от моего Тишева? И можно ли жить в другом месте, когда придет пора уехать из города?

Тим поставил меня возле огромного дерева и долго прицеливался смартфоном. Наконец сфотографировал и показал. Даже удивительно: дерево могучее, а я совсем маленькая рядом с ним. И оно жило до меня, и продолжит жить после, и даже, наверное, не запомнит мелкую девчонку, смотревшую на него снизу вверх. А я стану глядеть на снимок и перебирать в памяти этот день. И в нем будет небо, разноцветные листья, шершавый ствол и Тим по другую сторону камеры.

Иногда сомневаешься в своем счастье. Вроде все хорошо, а что-то тянет, не дает поверить в случившееся. Вот и ко мне сомнения привязались: вдруг, когда в Тишево вернемся, все закончится? И Воронцов начнет опять держаться отстраненно? И все наши разговоры сведутся лишь к книгам? А сейчас я лежу на своей полке, а Тим – на своей, снова через перегородку. И нам не спится. Лишь тихонько перестукиваемся: ты здесь? А сердце бьется, тревожно замирая: послышится ли ответ? И так до самого утра.

Хорошо, что еще каникулы и можно выспаться. Папа забрал меня с вокзала, а потом они с мамой на работу ушли. Светка попробовала ко мне приставать, но я лишь отмахнулась – глаза налились тяжестью, а рот растянулся в зевоте. Не до нее. Как-то справлялась она без меня эти дни, вот и сейчас подождет, пока я высплюсь. Только коснулась подушки, сразу отрубилась. Но все равно удалось поспать лишь немного, потому что меня разбудил телефонный звонок. И тут же в комнату Светка просочилась.

Номер незнакомый. Интересно, кто это? Может, Светка кого из подружек подговорила, чтобы меня поднять? Она такая, может. Оказалось, Воронцов. Я спросонья даже не поняла. Хотела сказать, чтобы потом перезвонил, но вовремя опомнилась.

– Привет, – говорю. – Думала, ты тоже спишь.

– Да нет, никак не получается. Решил тебе позвонить.

У меня сразу мысли вслух: что-то случилось?

– Нет, – отвечает, – просто хотелось тебя услышать.

Светка чуть не охнула, рот руками зажала, а глаза на пол-лица раскрылись. Вот ушастик! А я сижу в одеяле, и весь сон как рукой сняло. Ради таких слов чем угодно можно пожертвовать. А что сказать, не знаю. Все умности из головы вылетели, глупости тоже. Да еще Светка смущает. Показываю ей глазами, чтобы из комнаты шла, а та и не думает.

– Я тут не одна, – говорю, – со Светкой. Она подслушивает.

Воронцов рассмеялся:

– У меня брат такой же. Вечно за мной подсматривает. Он с родителями уехал. Теперь пишет каждый день. Скучает.

Любопытно, я бы скучала по Светке, если бы мы расстались? Она бы по мне точно. Ведь это мой хвостик. А вот про себя не уверена. Наверное, сначала бы радовалась, что никто не мешает. Хотя потом, наверное, стало бы ее не хватать. За девять лет привыкла. Как мама вышла на работу, так Светка на мне. Сначала в садик отводила, забирала, затем в школу.

– А ты по нему? – спрашиваю у Тима.

– Да есть немного. Привык.

Надо же, как у нас