Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Вот и тут отзывчивый пёс решил расшевелить уборщицу. Но что ей подарить? Кости не было. Разве что туфлю?..

Тимоша прикинул: Рюмкину, может, и одного шлёпанца хватит. Не долго раздумывая, он бросился к дивану, схватил в рот мохнатую туфлю хозяина и, встав на задние лапы, пошёл с нею в зубах к Фенечке.

Но та, по своей непривычке к подобным собачьим повадкам, не догадалась о добрых его намерениях. При виде идущего на неё пса, который, поднявшись на задние лапы, оказался даже выше маленькой Фенечки, у бедной уборщицы сердце ушло в пятки. Струхнув, она вскочила с дивана и, оставив все свои щётки и тряпки, кинулась к выходу с криком:

— Ой, страсти!.. Ой, кусит!..

Выбегая из номера, тётя Фенечка задела ведро. Ведро с грохотом опрокинулось, и вода вылилась на старательно натёртый пол.

Насмерть перепуганная уборщица рысью понеслась по коридору мимо читавшей журнал «Огонёк» дежурной по этажу. Та, не понимая, в чём дело, во все глаза глядела вслед убегающей Фенечке.

Меж тем соскучившийся Тимоша принял происшедшее за то, что уборщица согласилась с ним поиграть. Не выпуская изо рта меховой туфли, он как мог почти побежал за ней на своих задних ногах в коридор, появившись там как раз в тот момент, когда дежурная обернулась в сторону номера, чтобы понять, чего испугалась Фенечка. Тут-то дежурная по этажу и увидела по-человечески идущую в её сторону собаку. Со страху через очки пёс показался ей величиной со ставшую на дыбы лошадь. К тому же в пасти он держал что-то лохматое, похожее на пойманную огромную крысу.

Было с чего испугаться. С неожиданным проворством для грузного тела хранительница ключей четвёртого этажа, взмахнув руками, вскочила со стула и, метнувшись в сторону, понеслась вслед за уборщицей.

Насмерть перепуганная толстуха бежала по коридору, топая каблуками разношенных бареток, и срывающимся голосом вопила на всю гостиницу:

— Караул!.. Ой батюшки-светы, спасите!..

А простодушный Тимоша понял, что и эта весёлая женщина решила включиться в затеянную им игру. Он опустился на все четыре ноги и, бросив туфлю, галопом поскакал за обеими служащими гостиницы. При этом, от радости позабыв, кем он был, учёный Тимоша на бегу лаял, как самая обыкновенная, необразованная дворняга с улицы.

Администратор Бурлак отдавал последние распоряжения по поводу выездного утренника, когда в дневной тиши гостиницы послышались отчаянные крики и собачий лай. Сидящий ближе к двери Иван Аполлоныч, вздрогнув, узнал голос друга. Не соображая, что могло произойти, он, не дослушав циркового начальства, выскочил в коридор второго этажа и побежал к лестнице, так как лай слышался уже снизу.

Перепрыгивая через ступеньки, он с промежуточной площадки увидел Тимошу, который, широко раскинув передние лапы и подняв зад, отчаянно гавкал, требовал, чтобы ему открыли дверь с красной стеклянной на ней табличкой «Директор».

— Тим, молчать!.. Тихо!

На ходу отдавая эту команду, Рюмкин в несколько прыжков оказался возле директорской двери, за которой слышалось:

— Какая крыса?! Откуда ещё крыса?.. С ума сойти!..

Не находя нужным прислушиваться дальше к тому, что там происходило, Иван Аполлоныч схватил сразу же замолкнувшего при его появлении Тимошу за ошейник и, пригнувшись, заспешил с ним назад вверх по лестнице, а затем и вдоль опустевшего коридора четвёртого этажа, где по пути нашёл свою туфлю и, покачав головой, захватил её с собой.

Догадавшийся, что он натворил недозволенное, Тимоша, как только очутился в номере, поджав свой обрубленный хвостик, забрался в оставленный им чемодан и затих там, пригнув голову ко дну, боялся даже выглянуть, чтобы не встретиться взором с хозяином. Тимоша хотел бы затвориться в своём спасительном сундуке, да сам не умел этого делать.

Вернувшийся домой Иван Аполлоныч сперва поднял перевёрнутое ведро и вынес его в коридор. Потом он затворил дверь, но на ключ её запирать не стал, потому что это уже всё равно не имело смысла. Возвратясь в номер, Рюмкин присел у стола и, вздохнув, сказал:

— Ах, Тим, Тим!.. И что это тебя угораздило. Я-то ведь считал, что ты и меня не глупее.

И Тимоша у себя в чемодане тоже тяжело вздохнул, что, наверно, значило: «Сам не знаю, как это получилось. Сидишь, сидишь тут, вот и... Да, плохо».

Но ругать его клоун не стал. Что было ругать Тимошу. Сам оплошал. Как можно было забыть запереть дверь?!

Так и молчали они оба, ожидая, что будет дальше. Рюмкин понимал: в гостинице им дольше не жить, а Тимоша, может, того и не соображал, но чувствовал: ничего хорошего в ближайшее время для него не сложится.

Не зря Рюмкин ждал дальнейших событий. Так оно и произошло. Очень скоро к ним пришёл сам администратор Бурлак.

— Ну, — начал он, как только вошёл в номер. — Нечего сказать, устроил ты, Иван Аполлоныч, клоунаду со своим Тимкой. Директор мне такую лекцию прочитал... Что это, говорит, за трюки, что за обман? Злостное нарушение всех предписанных правил... В общем, говорит, чтобы этого Рюмкина с его собакой к вечеру в отеле не было... Вот так!

Иван Аполлоныч только молча кивал головой. Да и на самом деле, что тут говорить. А уж что сказать о Тимоше... Тот, услышав голос Бурлака, догадался, о чём может идти речь, и так затих на своём месте, будто и нету его на свете.

Но Аскольд Львович, хотя и был строг на вид и любил, чтобы всё делалось по нему, всё же оставался человеком добрым. Посмотрел он на печального Рюмкина, кинул взгляд в сторону открытого чемодана, где рыжела Тимошина спина, и сказал:

— Мужик-то, между прочим, оказался директор понятливый. Другой бы нас всех отсюда за подобные штуки. А он ещё посмеялся. «Я, — говорит, — догадывался, что у этого вашего фокусника в чемодане какое-то живое чудо, да молчал. Что поделаешь с вами, циркачами. Ну, посчитал, раз с этажа тревожных сигналов не поступает — пусть его живёт. А теперь, после этого шума...» Администратор чуть помолчал и продолжал: — Да, теперь уж ничего не попишешь. Словом, ищи срочно, Рюмкин, куда вас с Тимофеем пустят. Я тоже порасспрошу, где что может быть... В общем, до вечера вопрос нужно решить. Ну, так. Я двинул. У меня ещё дел — полный портфель. Иду! А ты, Рюмкин, думай, как быть. Возможно, что и надумаешь...

С этими словами гастрольный начальник покинул номер, в котором пребывали последние часы перед их