Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

— Что случилось? О чём она?

Ион, стараясь не сбиваться, стал мне объяснять, что это и есть Мариора — невеста, свадьба которой должна состояться здесь в ближайшие дни. А плачет она потому, что её выдают за кабатчикова сына, которого она совсем не любит и даже ненавидит. Он противный, толстый и старый. Ему уже двадцать пять лет, а ей семнадцать. Она за него выходить не хочет, но родители заставляют силой, потому что кабатчик богатый, у него ещё лавка и мельница. А Мариора любит совсем другого — Тудора, который молодой, красивый и хороший. Он работает в Бухаресте. Уехал отсюда, чтобы заработать денег и тогда посвататься к Мариоре и жениться на ней. Её теперь выдают за другого, чтобы не досталась Тудору. Но тот всё узнал и примчался сюда. Пока что он прячется у товарищей, но сказал, что если Мариору выдадут за того кабатчикова сына, то он, Тудор, или себя убьёт, или Мариориного жениха, или всех троих. Мариора и сама говорит, что без Тудора жить не будет, всё равно утопится.

Едва Ион досказал до конца всю эту историю, как девушка опять бух на колени и тянет ко мне руки, как в старом кино, только со словами:

— Капитан, командате, пофтим, пофтим!..

Значит: «Пожалуйста, пожалуйста, молю!»

Я рассердился, даже прикрикнул на неё и опять поднял на ноги.

— Она вас, товарищ гвардии капитан, называет комендантом и просит за неё заступиться, — торопится объяснить Ион. — Она просит не дать им выдать её за того кабатчикова сына. Она говорит, вас испугаются. Она просит: не велите быть этой свадьбе.

Девушка меж тем продолжала плакать и вытирать глаза платочком с кружевами. Платочек уже весь мокрым стал.

Я говорю Иону:

— Ты ей объясни. Я тут сделать ничего не могу. Ничем им помочь не способен. Мы власть временная, военная и в дела населения получили приказ не вмешиваться. Тем более устанавливать тут свои законы. У нас дома никто никого выдавать замуж насильно не имеет права. Тут другое — их порядки. Ну, а если она за сына кабатчика не хочет выходить, то пусть попросит заступиться за неё примаря или священника, я уж не знаю кого.

Ион покивал головой и снова своё:

— Она всех просила, товарищ гвардии капитан. И жандарма тоже. Ни один за неё не заступается. У кабатчика денег много. Над ней все смеются, говорят: «Что ещё тебе надо? У твоего отца ничего нет, радуйся, глупая, богатой будешь...» Только вы и можете заступиться. Мы сюда садом пришли. Никто не видел.

Девушка платок к губам приложила и, сдерживая рыдания, умоляюще на меня продолжает глядеть. Догадалась, о чём идёт речь. Ну, просто беда.

Я тяжело вздохнул.

— Нет, нет, Ион. Как бы я ни хотел им помочь, не имею на то права. Гражданское это дело, цивильное, как они говорят.

— Так она же не понимает. Она думает, вы всё можете.

— Нет, не могу, — развожу руками. — Жаль мне очень её с любимым, но я бессилен. Ничего не могу.

Тут Ион, хотя были мы в доме одни, перешёл на таинственный шёпот:

— А вдруг они, товарищ гвардии капитан, убегут с Тудором подальше, в Бухарест, и женятся там? Потом уж никто ничего не сможет сделать.

— Что же, это уж их дело, — пожал я плечами. — Решатся бежать — значит, убегут.

Но Ион не отступает.

— Так им надо до поезда только убежать, чтобы не поймали. Или, если Тудора найдут, до смерти забьют, а Мариору всё равно за того противного выдадут. Живо поженят. Поп заодно с богатыми.

— Тогда не знаю, что им и делать.

Но участливый мальчишка не хотел сдаваться.

— Товарищ гвардии капитан, — заговорщически продолжал он. — А если их на машине до поезда? Там сядут и уедут. До поезда их никто не догонит. Тут же машин нет, только лошади.

— Да ты что, Ион? Как же это так, на нашей машине?! Что люди здешние скажут? Откуда взялось этакое самоуправство у советского командира? Почему он в цивильные дела вмешивается, свадьбы расстраивает? Большой шум будет. Дойдёт до генерала, он нам такого задаст! Ты ещё его не знаешь.

Но Ион не останавливается.

— Так мы же тихонько. Вы будто, капитан, ничего и не знали. Я уже с Петей, товарищем ефрейтором Садовниковым... Он сказал, если капитан позволит машину... Мы, как темно будет, уедем подальше, до лесочка. В лесочке до ночи и будем ждать. Мариора из дому убежит, когда уже все спать лягут. Она сумеет. Никто и не увидит. А Тудор — он тоже станет её в лесочке ждать. Мы их до поезда увезём, а сами поскорее на машине сюда, к нашим солдатам. А вы себе спите, ничего не знаете. Машину у вас никто и не спрашивал. Товарищ ефрейтор мало ли куда ездил.

Ну, думаю, хитрец. Понял я: всё это у него было заранее придумано и Мариору он сюда притащил, чтобы меня разжалобить.

Смотрю. Девушка притихла. Плакать перестала, сцепила руки как в молитве, а глазами, ещё блестящими от слёз, то на меня, то на Иона. Ах, пройдоха! Понимал же он: не могу я приказать отменить свадьбу, вот и решил организовать побег молодых.

В трудное я попал положение. С одной стороны, вмешиваться в гражданские дела никак не наша забота. Ну, а если посмотреть по-человечески... Можно ли было равнодушно пройти мимо такого случая?! Ведь в Румынии, думал я про себя, если всё пойдёт нормальным образом, старые порядки сгинут в прошлое. Настанет иное время, а для красавицы Мариоры счастье будет потерянным навсегда. Чем тогда она вспомнит советского капитана, который прошёл мимо её горькой судьбы? Возможно, сумей мы сейчас помешать совершиться насилию над девичьей волей, молодая пара потом обретёт свою счастливую жизнь в новой Румынии. Выходило, так или иначе, а помочь им следовало.

Взвесил я всё это и решил: была не была. Говорю Иону:

— Ладно, шельмец. Делайте с Садовниковым как знаете. Я тут будто ни при чём. Ничего не слышал. И Мариоре скажи, чтобы не проболталась кому, иначе всё погубит.

Ион даже засиял от радости. Замахал руками: дескать, я могу быть совершенно спокойным. Всё они сделают как надо. Торопливо