Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Такая неопределённость долго продолжаться не могла. А тут ещё 12 мая Путин снова стал президентом России и самую первую свою встречу провёл с президентом МОК Жаком Рогге. Путин ему сказал: «Несмотря на наши внутриполитические события, хочу вас заверить, что и президентские структуры, и я лично, и правительство Российской Федерации будут уделять первостепенное внимание подготовке к Олимпийским играм 2014 года. Мы придаём этому огромное значение. Наша совместная работа будет продолжена». Теперь время работало на меня. МОК — Международный олимпийский комитет — давно прислал мне олимпийскую аккредитацию, которая являлась визой, и я взял билет в Лондон на 17 июля 2012 года. Мы оповестили об этом ФСКН и ещё некоторые структуры, особо указали, что я приглашён в олимпийскую лабораторию, чтобы подготовиться к следующим Играм в Сочи, где я буду работать директором такой же лаборатории. Вам не нравится, что я всё ещё директор? Ну так поищите своего, но предупреждаю, что ваш кандидат должен соответствовать требованиям ВАДА, прописанным в международном стандарте для лабораторий. Вы уверены, что его утвердят? А сами вы в нём уверены, что он справится, сможет подготовить с нуля лабораторию в Сочи, пройти все проверки и получить аккредитацию? Вы невероятно рискуете, господа, мне замены нет. И никогда не будет. Никогда. Потому что яблоки на дубе не растут. И я всё равно полечу в Лондон на Олимпийские игры, паспорт и аккредитация у меня есть, вылечу через Киев или Минск, если не дадут официального разрешения. После Лондона мне будет без разницы; можете на прилёте меня арестовать и везти в Институт Сербского или в тюрьму. Но тогда посмотрим, что вы прочтёте на следующий день в интернете и газетах.
11.4 Перемены в области допингового контроля
Снова «отечественные специалисты» чуть было не погубили всю сборную, хорошо, что мы были начеку и приготовились заранее, уверенно определяли остарин и GW 1516, — в конце июня посыпались положительные пробы: остарин у бегуний и гэвешки у ходоков. Мельников уже не выступал и не возмущался, как с эритропоэтином в 2008 году, а сразу признал приём новых препаратов, даже похвалил нас, но так и не сказал мне, кто заварил эту новую кашу, Сергей Португалов или Стасик Дмитриев — больше было некому. А ведь мы могли все эти пробы пропустить, всё вышло случайно! Часть сборной команды и молодёжь должна была выезжать в июне на чемпионат Европы в Хельсинки, и под этот выездной контроль РУСАДА отбирало пробы у всех сборников, включая тех олимпийцев, кто не прятался, а был на виду и не отказывался сдавать мочу; до Игр каждый должен был сдать две внесоревновательные пробы. Так что гэвешники и остаринщики тоже сдали пробы, будучи уверены, что их новая схема не определяется.
Я доложил об этом безобразии заместителю министра Юрию Нагорных. Он очень рассердился: как такое возможно за два месяца до Олимпийских игр в Лондоне! Алексею Мельникову было строго указано, чтобы с Сергеем Португаловым больше никаких работ и консультаций до и после Игр в Лондоне не проводилось, к сборной его не подпускать, чтобы духу его не было. С этого дня за подготовку сборной отвечает Ирина Игоревна Родионова, с которой Нагорных работал раньше; она была спортивным врачом в плавании и художественной гимнастике. Теперь взаимодействие сборных команд с министерством и разрешение возникающих проблем при допинговом контроле пойдет через неё.
Меня насторожила реализация планов МОК и ВАДА по сбору внесоревновательных проб на территории России, раньше таких заходов и атак не было. Ещё прежде я говорил Нагорных и Блохину, что это не просто так, на нас кто-то постоянно стучит и сливает инсайдерскую информацию. Однако они от меня отмахнулись как от паникёра. Правда, пробы для анализа пока что направляли ко мне, вроде бы кредит доверия у нас оставался. Однако эти пробы были собственностью МОК и ВАДА, и без их разрешения я не мог уничтожить пробы через три месяца после анализа. Главное — обезопасить Антидопинговый центр от попадания в него положительных проб, от них мне просто так не избавиться. Если содержимое открытого флакона А можно подменить, то проба Б остаётся нетронутой и её повторный анализ представляет опасность. Меня тревожило, что у нас было свыше десятка точных и неприятных попаданий по ведущим легкоатлетам, особенно по ходокам, и, хотя грязные пробы были объявлены отрицательными, они оставались на хранении в Антидопинговом центре. Для подстраховки мы с Мельниковым запаслись чистой мочой для замены содержимого пробы А, но проба Б оставалась такой, как была, грязной — и абсолютно неприступной для манипуляций.
Больше всего меня злило, что тренеры продолжали делать что хотели, они были уверены в своей полнейшей защите. Ещё меня тревожил приближающийся чемпионат России по лёгкой атлетике в Чебоксарах. Я всем напомнил, что случилось четыре года назад: перед Пекином Габриель Долле просил меня сохранить все пробы с чемпионата в Казани, но мне пришлось их выбросить. Долле тогда разозлился и запомнил это, так что он может снова потребовать, чтобы все пробы с чемпионата России были сохранены, более того, может приказать сразу после моих анализов все пробы упаковать и немедленно отправить в Лозанну. По сравнению с Пекином ситуация изменилась: границу открыли, и по новой редакции международного стандарта для лабораторий — и ВАДА, и федерации имели право забрать пробы из любой лаборатории и увезти их на повторный анализ или хранение в другую лабораторию.
Поэтому решили по возможности не брать пробы у лидеров и схемных легкоатлетов; также всем было сказано привезти с собой на соревнования чистую мочу, чтобы сдать её специальному офицеру допингового контроля, этим на месте занимались Мельников и Родионова. Как вариант, решили не брать пробы у призёров и победителей, если у них не было чистой мочи или уверенности, что она чистая. У той же Пищальниковой или Лысенко, сколько бы раз они ни приносили свою «чистую» мочу, она никогда не была чистой, хвосты тянулись круглый год.
В Чебоксарах тогда доходило до смешного: мне звонили и жаловались, что, мол, я выиграла чемпионат и целый час
