Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
В Харлоу мне показалось странным отсутствие положительных проб с дростанолоном. Ведь в России и сопредельных странах давно продавался подпольный тестостерон, загрязнённый этим анаболиком. Увы, дростанолон в Лондоне тоже не был найден, хотя его пики наблюдались! Объяснение было простым: мол, анаболик старый, он давно пропал, и у нас нет сертифицированного соединения (синтетического стандарта) или референсного материала (мочи) для его подтверждения. Мне показали пики дростанолона на экране компьютера и на распечатках, однако, когда наши обсуждения дошли до руководства лаборатории, распечатки анализов нам показывать перестали. Приборы продолжали работать в автоматическом режиме, но мониторы компьютеров были выключены, а результаты анализов распечатывались где-то за стенкой. Детский сад.
Помню суету с подтверждением хлорталидона, старого и простого диуретика. Олимпийские игры ещё не начались, а у нас уже были три положительные пробы: станозолол, фуросемид и хлорталидон. Новые Орбитрэпы хорошо справлялись с предварительным анализом, когда на каждый препарат стояли один, редко два иона. Однако для подтверждения требовалось три иона с приличной интенсивностью, но при атмосферной ионизации хлорталидон трёх ионов не давал, торчал лишь протонированный молекулярный ион — и всё. Пришлось вспомнить получение метильных производных и анализ на масс-селективном детекторе, процедуру 1980-х годов, и сразу всё вышло как надо. Потом эту же спортсменку брали ещё два раза, снова определили хлорталидон — но у неё имелось терапевтическое разрешение. Что важно отметить: никто о процедурах подтверждения и не подумал, это просто поразительно. Я пытался узнать у Дэвида, как проходила аккредитация ВАДА, что они смотрели и чего требовали, но профессор Кован постоянно ускользал от разговора, якобы всё время был очень занят. Но потом рассказал, что вадовские эксперты пару раз приезжали, проверяли сигнализацию, внешние и внутренние камеры слежения, бесперебойную подачу электричества, спрашивали, как будет проходить контрольный анализ пробы Б, кто с какой стороны заходит, где будут вскрывать пробу Б и кто куда пойдёт дальше.
— А как они проверяли ваши процедуры и методики? — не отставал я от Дэвида.
Он посмотрел на меня как на бестолкового студента, потом оглянулся и продолжил:
— Да ты что, какие методики, они вообще ничего не могут проверить, ВАДА на такое не способно. — И Дэвид по-профессорски улыбнулся.
Антидопинговые правила МОК отличались от правил ВАДА по простой причине: правила МОК были созданы задолго до появления программы АДАМС, куда стекались все данные, от планирования и отбора проб до результатов анализа, из-за чего олимпийская лаборатория была вынуждена работать по старинке. Вместо того чтобы сразу после подтверждения отправить положительный результат в АДАМС, МОК требовал подготовить полный пакет документации на 60–70 страниц и передать его на изучение своим экспертам, то есть нам: двум профессорам, Кристиан Айотт и Джорди Сегуре, и мне, не профессору. Пока мы писали заключение и ставили подписи, доктор Шамаш ходил кругами с озабоченным видом; эти церемонии затягивали объявление результата на день или два. С позиций ВАДА эти моковские хороводы были недопустимым вмешательством в работу лаборатории, поэтому мы с Оливье Рабином решительно прекратили эту неразбериху — в 2014 году в Сочи МОК, как и все земные тестирующие организации, стал получать результаты анализа из программы АДАМС: я сбрасывал туда результаты анализов без обсуждений и задержек.
Я директор, я всё решаю сам и за всё несу полную ответственность.
11.9 Дисквалификация Надежды Остапчук
Интересных случаев было немало, но один случай следует разобрать подробно. Это был метенолон (Примоболан), найденный у свежеиспечённой олимпийской чемпионки в толкании ядра Надежды Остапчук из Беларуси. Её предсоревновательная проба, взятая за день до старта, была положительной, но вместо того, чтобы немедленно отстранить Остапчук от участия в финале, мы изображали консилиум учёных, копаясь в лабораторной документации и не объявляя результат! Прошли два или три дня, за это время Остапчук выиграла финальные соревнования, помахала флагом и с золотой медалью на шее прослушала гимн страны на стадионе. Вторая проба, взятая после финала, тоже была положительной. Но и на следующий день она оставалась героем, получала поздравления — и сам Александр Лукашенко, единый в двух лицах, президент страны и национального олимпийского комитета, приказал наградить её орденом.
Но судный день настал, и метенолон объявили. Белорусская делегация запросила контрольный анализ пробы Б. Анализ мы проводили с профессором Дэвидом Кованом, директором, и белорусские представители очень удивились, увидев меня с другой стороны баррикад. От них прилично разило водкой, понятно, что горе горькое, жалко терять золотую медаль, им можно только посочувствовать. Перед вскрытием флакона с пробой Б спортсмену и представителям полагается показать распечатки и разъяснить результаты анализа пробы А — что именно там было найдено. Неожиданно для меня профессор Кован стал объяснять, что у Остапчук был свежий приём анаболического стероида, сами посмотрите, говорит, — вот торчит пик исходного метенолона, он даже выше, чем метаболит, хотя обычно, то есть после заблаговременного прекращения приёма, исходный препарат исчезает, остается только метаболит.
Я с удивлением слушал проповедь Дэвида и не понимал, зачем он разъясняет такие подробности представителям спортсменки. Я никогда так не делал! Во время контрольного анализа, когда все на нервах и на никотине, на водке и валокордине, — нельзя давать образовательный комментарий по самой пробе или конкретному препарату, такая дискуссия может быть неправильно истолкована и завести неизвестно куда. Всё, что нужно сделать директору, — это составить акт осмотра и вскрытия пробы Б, то есть показать, что она была закрыта, не поцарапана и не протекала. Затем объяснить, как проводили анализ пробы А и что нашли — посмотрите
