Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - Коллектив авторов

и о тебе нельзя не тосковать.

«Бабка разевает…»

Бабка разевает

костяной роток,

бабка надевает

шелковый чулок,

высохшую ногу

из небытия

ставит на эпоху

кройки и шитья,

нитки и лекарства,

платья и белье,

всё ее богатство,

нищета ее

на стихийной свалке

медленно гниет,

не лежится бабке

тень ее бредет

к плюшевой скатерке,

мужней гимнастерке,

карточке в шкатулке,

где они в Алупке, —

блузка полосатая,

брошка на груди

и война проклятая

впереди.

«Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный образ…»

Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный образ

на световом столе – полчеловека, обрезь,

засвеченный слайд, на котором не блеск заката,

но отпечаток пальца, намусленного когда-то.

Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный облик,

в окончании века кем-то забытый нолик,

беспламенный крест, ножевой конец полосы,

уходящий в овсы.

Прижмись к световой зиме – к заоконной тьме

брошенной комнаты, где следы от фар на стене

заменяют умершим глаза и горят голубым зеркала,

заменяя тела.

Этих вещей больше нет. Это память колеблет их

очертанья в окне… В реальности только стих

остается с тобой. И ты сам теперь – лишь волна,

часть световой зимы. Вся световая зима.

«На темной стороне Луны…»

На темной стороне Луны,

как в лагерном бараке,

те, кто не вышел из тюрьмы,

живут в извечном страхе.

А рядом – на планете Марс

бестрепетно-спокойно

стоят погибшие за нас

во всех российских войнах.

И дальше – по орбитам тьмы

плывут родные тени,

и так распространимся мы

по Солнечной системе.

««Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи…»

«Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи

по лестничной клетке, вея одеколоном,

и я понимаю, что дело идет к беседе

сиделки с больными в доме умалишенных.

«Перед чем преклониться?» – вопрошают толстые дяди,

дамы подходят ближе, играя задом,

но, не раз полежав на рыжей их благодати,

я ищу другую – без плоти и без пощады.

Мне предлагают землю, но я выбираю чаек,

предлагают воду, но я выбираю брют,

предлагают поговорить, но я выбираю молчанье,

и в молчанье творю

свое виноградное небо, свой кованый кубок печалей,

ты потом увидишь на дне блестящий песок —

это и есть золото непревзойденных молчаний,

молчащее между строк.

«Приди же ко мне, и услышишь хор голосов…»

Приди же ко мне, и услышишь хор голосов

совершенно победоносных – так музыка не звучит —

это узор полыни на рифах могильных плит.

Приди же ко мне, и такое узнаешь, что впрок

запасаться не станешь при конце всех почт и дорог.

Во мраке бетонных рощ тебе прокричит петух,

трижды предаст тебя твой православный дух,

здравый смысл отпадет, как короста, с твоей спины,

кожа имени лопнет, и станут видны ремни

гордости и сладострастья – приводные в твоей судьбе,

и тяжелый рок отзвучит, предоставив тебя – тебе.

Приди же на место мое – вдохни дыханье гиен

гибели и забвенья – предложи им себя взамен

всего остального мира, и узнай, что подвиг твой сер,

а последнее мужество – полумера в ряду полумер.

Никаких полномочий, никакой возможности, кроме

как петь на столбе в горящей цветной соломе,

в пух и прах раздирая глотку, не чуя страданий плоти,

превращаясь в огонь, божественный по природе.

«Тогда скажи наследнику, Жильяр…»

Тогда скажи наследнику, Жильяр,

что ежели он вздумает проститься

и дымный свет автомобильных фар

вдруг выхватит платок императрицы

или на стенке бурое пятно,

то пусть он не кричит и не боится,

подвал заасфальтирован давно,

над ним трамвай проносится, как птица,

тот красный электрический трамвай

домчит его в урочище, за гать,

где в самом центре топи, так и знай,

и сестры, и отец его, и мать

как будто на купании в Крыму,

вот только лица срублены прикладом.

А впрочем, нет. Не говори ему.

И пусть не просыпается. Не надо.

«В солдатских сапогах священник…»

В солдатских сапогах священник,

взойдя на кафедру, сказал,

что каждый в этом мире пленник,

я тоже слушал и молчал.

А перед ним на табуретах

стояли разные гробы,

и души пленников отпетых,

освободившись от судьбы,

как бабочки, перелетали

туда, к огням береговым,

и свечки на помин сгорали

и превращались в сизый дым.

За домом дом, за сотней сотня —

исчезли, слившись с темнотой,

лишь храм горел в руке Господней,

как будто факел над водой.

Четыре года назад

Мечты потемнели от крови моей,

от боли моей потускнели,

родился в России – не хочешь, а пей

и слушай дыханье метели.

Чем горше полынь затяжного дождя,

чем глубже укол расставанья,

тем слаще тебя целовать, уходя,

и в новое верить свиданье.

Я в русскую землю, как в масло, войду

и в пепле древнейшего слоя

височные кости родные найду

и сердце твое золотое.

Как будто я липа, и корни мои

достигли границ православной земли,

как будто тепло и спокойно родне

лежать в заскорузлой моей