Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой
Если сопоставить основные работы Иоффе с трудами отечественных юристов досоветского периода, то легко убедиться в том, что своим предшественникам в юридической науке Иоффе явно уступает уже потому, что на их трудах не лежит налет конъюнктуры и идеологического заказа, который присущ многим работам Иоффе. Конечно, это не столько вина, сколько беда Иоффе, как и всех нас, кому выпало жить и работать в страшное время, которое можно сравнить с самыми черными страницами в истории человечества. Не нужно, однако, творческое наследие, оставленное Иоффе, далеко не равноценное и противоречивое, подавать как нечто монолитное, которое может быть взято на вооружение без каких бы то ни было поправок, порой очень существенных. Да и сам Иоффе отнюдь не был рыцарем без страха и упрека. В нем вполне уживались самые противоположные, на первый взгляд, черты.
Оценивая результаты научной деятельности Иоффе, нельзя забывать о том, что, оказавшись за рубежом, он распял едва ли не все методологические положения, которые истово исповедовал, находясь в пределах тогдашнего своего Отечества. Поэтому юношам, обдумывающим житье, да и не только им, дабы не попасть впросак, стоило бы задуматься над тем, что из наследия Иоффе можно приписывать ему, а что нельзя, поскольку он сам от него отказался. Ощутимое влияние Иоффе оказывал и на подготовку первой и второй частей ГК в девяностые годы, причем оно далеко не всегда было конструктивным[109]. Критически нужно подходить и к воспоминаниям Иоффе, опубликованным в Казахстане. Особенно огорчительна оценка, которая дана в них двум видным ученым – историку-античнику Сергею Ивановичу Ковалеву и юристу Борису Сергеевичу Мартынову. Оба они пострадали в годы репрессий. Мартынова сажали несколько раз, а Ковалев просидел девятнадцать месяцев. Иоффе обвиняет их в том, что они заложили своих коллег: Ковалев – своего ученика, историка Ракова, в годы блокады Ленинграда директора Публичной библиотеки, который впоследствии проходил по ленинградскому делу и вновь был арестован, а Мартынов – Я. М. Магазинера. Что можно сказать по поводу этих обвинений? Если Ковалев и Мартынов и сказали нечто такое, что могло бросить тень на их коллег, то нужно помнить, какой ценой выбивались в те годы нужные их мучителям показания. Обвинить Ковалева и Мартынова в невольном прегрешении, если оно и было, мог бы лишь тот, кто сам прошел застенки Дзержинского – Ягоды – Ежова – Берии и остался чист. Иоффе эта участь, к счастью, миновала. Хорошо зная Иоффе несколько десятилетий, далеко не уверен в том, что он с честью прошел бы те испытания, которые выпали на долю С. И. Ковалева и Б. С. Мартынова. Особенно огорчителен пассаж Иоффе в отношении С. И. Ковалева, который был близким другом А. В. Венедиктова. Ковалев хорошо знал Иоффе, причем относился к Иоффе с неподдельной теплотой. Что же касается Б. С. Мартынова, то нелишне напомнить, что он выступал первым официальным оппонентом по кандидатской диссертации Иоффе, защищенной в 1947 году.
С моей точки зрения, куда более удачно обрисован творческий путь академика А. В. Венедиктова в монографическом очерке А. А. Иванова «Ученый и власть», который открывает двухтомник избранных трудов А. В. Венедиктова. Отдавая должное весомому вкладу А. В. Венедиктова – юриста, экономиста, историка в отрасли знаний, которые привлекли его внимание, А. А. Иванов вместе с тем подчеркивает, что если бы творчество Венедиктова протекало в более благоприятных условиях, если бы ученому не приходилось наступать на горло собственной песне, постоянно действуя с оглядкой на власть, которая становилась все более нетерпимой к какой бы то ни было самобытности ученых, его вклад в развитие науки был бы еще более впечатлялющим. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что А. В. Венедиктов, который в юности находился под влиянием левых взглядов и в годы Первой русской революции был членом Уфимской организации РСДРП, впоследствии, по-видимому, испытал горькое разочарование и, вполне возможно, не делясь ни с кем, что было опасно, корил себя за опрометчивые увлечения молодости. Думаю, что не открою большого секрета, если скажу, что первоначально А. А. Иванов хотел назвать свой очерк «Идейный коммунист или лояльный технократ», чему я решительно воспротивился, так как считал, что такое название могло бы быть воспринято как известная недооценка высоких моральных и профессиональных качеств ученого, как скрытый упрек в излишнем конформизме, что мне казалось неприемлемым, особенно в отношении ученого, которого вот уже несколько десятилетий нет в живых.
Я благодарен А. А. Иванову за то, что он после известных колебаний согласился с названием, которое я ему предложил: «Ученый и власть», проявив должное уважение и к памяти А. В. Венедиктова, и ко мне, который одновременно выступал в двух лицах – и как ученик А. В. Венедиктова, и как один из наставников А. А. Иванова. Хорошо, что он не проявил здесь ненужной «упертости», которая иногда свойственна представителям следующих за нами поколений.
Одна из коллег, которая относилась ко мне недоброжелательно, как-то в сердцах бросила в мой адрес: «Вы беспартийный большевик!» Воспринял это как комплимент. То, что никогда не вступал в партию, доказывает, что за счет членства в партии не искал никаких преимуществ. А то, что был отнесен к большевикам, свидетельствует о том, что не утратил веру в идеалы, которые партия (к сожалению, главным образом на словах) проповедовала. Та же коллега на одном из своих доперестроечных юбилеев призналась, что у нее в жизни есть три символа веры: Родина, партия и наука. По-видимому, партия отпала, а наука вполне могла бы обойтись и без нее. Какой смысл вкладывается ею теперь в понятие «Родина», мне неизвестно.
Напрашивается параллель с Евгением Евтушенко. В первоначальной редакции стихотворения «Наследникам Сталина», опубликованного в «Правде» 21 октября 1962 г., можно было прочесть:
Велела не быть успокоенным Партия мне.
Пусть кто-то твердит: «Успокойся!» —
спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина есть на земле,
мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.
В более поздних изданиях ссылка на партию заменена ссылкой на Родину (выходит, что партия
