Стёжки - Эльжбета Чегарова
В феврале я рассталась с Колей, мне ничего не оставалось, как переехать к ним в дом. Деревенская жизнь меня совсем не пугала. На колонку за водой мы и в детстве ходили, когда приезжали в Мурино в гости, дрова и печка были на Севе, а скотины со смертью деда почти не осталось.
В мае, в один из дней, когда я после занятий приехала к маме на работу (она работала буфетчицей в кафе-мороженое), к ней забежала подруга поболтать. Покупателей было не много, мама попросила постоять за прилавком. Мы часто подменяли ее, варить кофе и взвешивать ровные сливочные шарики научились давно.
Покупатель, молодой человек лет тридцати, дождавшись, когда очередь иссякнет, устало облокотился на стойку, внимательно оглядел меня и неожиданно спросил:
– Ты где живешь?
26
Миша жил в Купчине, в одной из комнат шел ремонт. Каждый день приходил мастер укладывать штучный паркет. Я часто бывала одна и, чтобы себя занять, помогала – парень любил свое дело и делился со мной секретами. Этот настоящий дубовый паркет остался в моей памяти единственным светлым воспоминанием того лета. В остальном моя жизнь превратилась в дурной сон. Все началось с обычной ангины и пошло все хуже и хуже. В этот раз уши не болели, да и горло не так чтобы саднило, но через неделю я поняла, что нужно вызывать скорую, – рот опять не открывался. Я написала Мише на листочке: «Вызови врача 03». – Горло болит уже неделю, а сейчас она не может говорить и просит помощи. Вы в таких случаях приезжаете? – спросил он диспетчера. Если это шутка, то она ему не нравилась. Высокий желтый реанимобиль был у нашей парадной через пять минут. Меня отвезли в больницу и той же ночью вскрыли абсцесс. Утром, когда я так наделась услышать ободряющее «ну чудно, теперь идем на поправку», мне снова подставили ко рту железную кювету и произвели ревизию места вскрытия – так называют разведение краев раны для последующего выскабливания. Боль была такая, что мне ее сравнить не с чем, разве что с лечением пульпита в зубном кабинете пионерлагеря «Восход». Через неделю меня выписали. Доктор осмотрел горло, набросал несколько строк в справке и отправил домой: – Ну вот, теперь все позади. Холодного не пей. Через день рот опять не открывался. Я вызвала такси и поехала в больницу. Поднялась в палату, моя койка оказалась занятой. Я постучалась в ординаторскую.
Больница Святого Петра
(в советское время – имени Мечникова).
В честь 200-летия Петербурга было принято решение о строительстве больницы, для этого был объявлен конкурс, комиссию которого возглавил Леонтий Николаевич Бенуа (последний частный владелец «Мадонны Бенуа»). Победителем стал проект в «голландском стиле», характерном для Петербурга петровской эпохи.
В 1914 году больница приняла первых пациентов. К 1929 году было возведено шестнадцать изолированных павильонов (корпуса в больничных комплексах Петербурга традиционно называются павильонами) на 2000 коек. Всего территория «Зеленого круга», как назывался проект, включала 50 зданий.
До ВОВ больница Мечникова была самым крупным медицинским учреждением страны, имела собственные земли, на которых выращивали землянику, малину, смородину, крыжовник, яблоки, лекарственные травы, а также пасеку, оранжерею, теплицу, свинарник, коровник, конюшню и овощехранилище.
На центральной аллее комплекса сохранился гранитный постамент, авторы проекта задумывали его для памятника Петру I. В 1936 году на постамент был установлен бронзовый памятник И. И. Мечникову. На граните высечено: «Нет в мире непонятного, многое не понято». Таких памятников скульптор Шервуд выполнил три – второй из них установлен на родине Мечникова, третий на территории Пастеровского института в Париже.
Мне довелось лечиться в больнице Мечникова в 1986 году. В те годы (как, впрочем, и сейчас) больница не пользовалась славой и любовью среди жителей Петербурга.
– Я не могу тебя оставить, сегодня на приеме другой стационар. Нужно было вызвать скорую, тебя отвезли бы в дежурную больницу. Ну давай, показывай, – вздохнул бывший лечащий врач. – Иди в процедурную.
После вскрытия мне разрешили полежать пару часов на кушетке в коридоре и попросили ехать домой. Я побрела к троллейбусу, села на место у окна в последнем ряду – меня лихорадило. Вышла на одну остановку раньше, чтобы зайти в аптеку за таблетками. Ноги еле держали, высокая температура сожрала последние силы.
– Этого препарата нет, – сказала продавец в аптечном окошке.
Я села на стул, по лицу потекли слезы. Говорить не могла.
– Я посмотрю, вдруг в запасах что-нибудь завалялось, – откликнулась добрая женщина. Достала пачку, пробила чек. – Выздоравливайте, дай бог поможет!
Я верила в лекарство еще несколько часов, пока ночью меня не увезли в больницу Мечникова. Я снова сидела в операционной и держала в оцепеневших руках железную кювету.
Через сутки, которые я плохо помню, нарыв в глотке в пятый раз за две недели (и шестой за всю жизнь, если считать абсцесс после похода в 1980 году) был рассечен. Ужаснее, чем лор с железными цапками у твоего горла, нет ничего. Мне наложили бинтовую повязку методом «уздечки», который применяется при обширных ранениях головы, и поставили капельницу. В таком виде меня и нашла бабушка Клава. Она приехала с целью проверить, точно ли причина в горле или что пострашнее, ведь в больницу с ангинами не кладут.
В мире столько всего бывает удивительного, о чем мы даже не подозреваем.
Ко всем этим бедам добавился Миша. Он забрал меня из мороженицы и заточил в квартире, где меняли паркет. Все случилось быстро, я и не заметила, как превратилась в пленницу. Он считал, что меня надо «ломать и воспитывать», и подвергал необходимым для этого унижениям и ограничениям.
Изможденная болезнью, я не могла сопротивляться насилию. Мне было восемнадцать лет, но не было дома, куда я могла убежать. У меня была семья, но не было никого, с кем можно поделиться. Не попался на пути человек, который бы сказал: беги, дуреха, у тебя вся жизнь впереди! Казалось, я извлечена из жизни. Накрывало ощущением ненужности и обреченности. Наверное, так же чувствует себя дачный домик в конце сезона, когда съезжают постояльцы – лето кончилось, впереди только лютое вечное забвение.
Однажды Миша привел Катю, подцепил где-то на улице. Не больше четырнадцати,
