Стёжки - Эльжбета Чегарова

Среди разных съемных квартир была одна почти постоянная – однокомнатная на Удельной, мамин муж Сева снимал ее много лет для коротких встреч (у них были долгие отношения, в которых оба находили прибежище от своих неудачных браков). Так как началась учеба, мне приходилось рано вставать, дорога из рабочего поселка занимала больше двух часов. Мама, чтобы я могла высыпаться и вовремя попадать на занятия, отдала эту квартиру нам, будущим новобрачным.

До свадьбы оставалось три месяца, столько тогда требовалось ждать после подачи заявления в ЗАГС.

И тут начался ад, так как весь пригородный план и Лед Зеппелин переехали к нам, в город.

23

Коля пребывал в эйфории. Своя «хата» в Ленинграде, рядом метро. Круг друзей значительно расширился. Начался беспробудный тяжелый рок. Велись умные беседы, инсталлировались художественные перфомансы. Собирались поэты, музыканты и художники.

Дым стоял коромыслом. В кухне на газовой плите «вечный огонь» не выключался – в алюминиевом ковшике варили маковое молочко, цедили через марлю, вводили в вену. Добравшиеся «до вселенной» утихали, обмякнув в каком-нибудь свободном углу. Голодные рыскали по шкафам в надежде найти хоть крошку. Другие вели горячие споры о духовном. Обстановка была приподнятая, творческая.

Я была единственным чужеродным звеном. Коля старался найти оправдание невесте: училась на художника-модельера и лежала в дурке. Плюс у меня были деньги. Кроме стипендии я подрабатывала, шила маме и ее подругам одежду. У нас можно было «пожрать», картошка стоила десять копеек за килограмм, а квашеная капуста – шестнадцать. Пусть я не участвовала в оргиях и отказывалась от шприца («Эх, что ты понимаешь! Ты ж не бывала в космосе…»), но у меня всегда можно было взять пять копеек на метро.

Утром я пробиралась через тела, лежащие грудами на полу, в кухню, ставила чайник. Потом говорила «пока» осоловевшим друзьям, кто еще не ложился, и выходила на свежий воздух. Осень стояла морозная, но солнечная.

Восемнадцатого января мы поженились. Я сшила себе черное бархатное платье, Коля был весь в белом. Ехали на метро, пассажиры, до которых доходило, что это свадьба, ахали. Родители вскладчину оплатили стол в ресторане «Невский».

Зимой мне предложили путевку в санаторий-профилакторий, преподаватели посчитали, что я слишком болезненная. Я с удовольствием согласилась и вместо свадебного путешествия переехала в здание общежития рядом с техникумом.

Какое это было счастье! Я жила в отдельной комнате, вставала в 8:30 – получаса хватало, чтобы позавтракать в столовой и спуститься к занятиям. А кислородный коктейль? Еще меня отправляли на лыжные соревнования, нагружали созданием плакатов и стенной газеты, в общем, дел было столько, что за три недели ни я ни разу не съездила к мужу на Удельную, ни он ни разу не навестил меня на Звездной.

24

Я поднялась по лестнице на второй этаж и замерла: входная дверь была открыта настежь. Осторожно заглянула внутрь. Незнакомый мужик, жирный и неопрятный, склонился над моей швейной машинкой. Он откинул станину вверх и копался в ее механизме. Длинные сальные волосы обмахивали шестеренки, впитывая машинное масло. Меня затошнило – словно чужие грязные пальцы ковыряли мое собственное нутро.

Рядом на полу сидел одуревший тощий пацан, по-моему, я однажды его видела.

– Где Коля? – спросила я.

Они оторвались от своих дел и уставились на меня.

– В ванной! – махнул головой жирный.

Я потянула дверь. Интерьер аскетичный, пол кирпичного оттенка, стены в белую клетку. Коля, обнаженный, лежал в наполненной водой ванне. Пепел, упавший с выкуренной наполовину сигареты, высился на холодном полу горкой.

– Ты вернулась?

– Мы разводимся, Коля.

Он не верил. Не мог поверить, что все кончилось. Что нужно съезжать в Саблино, что ничего уже нельзя вернуть обратно. Приходил на работу к маме, просил ее повлиять. Передал стихи. Я прочла. Резануло «моя пастушка», в остальном не впечатлили. Хозяйка, которая в течение семи лет сдавала Севе квартиру на Удельной, неожиданно без объяснения причин отказала в продолжении контракта. Мы все оказались в Мурине, в доме, который построил дед.

Вот уж куда мама не планировала возвращаться, так это в родительский дом.

25

Сашко, голодранец с Украины, бежал в Петроград. Там в купеческом доме увидел четырнадцатилетнюю девчушку – хозяева взяли чухонку в услужение, качать младенческую люльку. Влюбился в гарну дивчину, увел из барского дома.

Чухонцами в Петербурге называли пригородных финнов. Владимир Даль особо подчеркивал честность чухонцев. И сегодня финны считаются самой доверчивой и надежной нацией в мире.

По мшистым,

топким берегам

Чернели избы

здесь и там,

Приют убогого

чухонца.

(А.С. Пушкин, «Медный всадник»)

Дети пошли, да война с голодом их уносили. Двух чужих Прасковья (так по-русски нарекли бабушку) в поле подобрала, не смогла выходить. Цыгане за деревней табор спешно собирали, погнали лошадей, не заметили, как малютка с телеги выпал. Двух месяцев не протянул, на руках умер.

После войны только зажили. Дом построили большой, крепкий, кур, свиней, овец развели, хозяйство. Пруд рядом с домом дед выкопал, карасей запустил, липы посадил. И сад вишневый вокруг дома, как наряд у невесты белый. Два сына и дочка, любимица Верочка. Все лучшее ей, красавице. Сапоги справить, платье пошить. К ней многие сватались, а она хохочет: «Нет, я замуж выйду за генерала!».

Им по семнадцать было, ехали в одной электричке. Она вышла в Мурине, ему на Кушелевку, там пешком до дома на Лесном. Красивая девушка, дерзкая. Искал ее потом и зимой, и летом. Приезжал на станцию, расспрашивал людей в деревне. А она пряталась, увидев его за стойкой универмага, где проходила практику: девчонки, прикройте, он меня разыскивает!

Ну, не генерал, генеральский сын. Поженились – двадцати лет не было. Выпорхнула птичка из отцовского дома, в город, в хоромы. Старики только счастья кровинушке желали, внучатам завсегда гостинцы слали. Сыновей обоих без времени похоронили, невестки с детьми жили тут же – дом был построен на три квартиры.

Лето восемьдесят пятого выдалось хлопотным. Мы окончили школу и прошли вступительные испытания, мама разошлась с отцом и вышла замуж, умер дед. Отдав нам с Колей свое гнездышко на Удельной, мама с Севой поселились у бабушки в Мурине, после похорон ей было нелегко.

Раньше у Севы все было: яхта, дача, машина с водителем и шикарная квартира. Теперь ничего не осталось, его выставили из дома с одним тощим портфелем со сменой белья: влюбленным и в шалаше рай.