Мамы. Письма на заметку - Шон Ашер

В будущем я не намерен уведомлять семью о своих обстоятельствах – они судят обо мне лишь по внешней их стороне, а об оной они смогут узнать и без моего участия. Волей рока я оказался теперь совершенно самостоятельным, и таковым намерен остаться. О, унижение перед Брокгаузом[20] врезано глубоко в сердце моем, и горькими упреками осыпаю я сам себя, что доверил его воле возможность меня столь унизить. Придет время, и я рассчитаюсь с ним, но никогда, никогда более не буду с ними близок; если случится мне подвергнуться за то осуждению – что ж, пронесу его до могилы; но с ними покончено. Не могут обе стороны быть правыми, и я был неправ; но ничто не заставит меня признать это перед ними; все силы употреблю, чтобы не оказаться в положении, когда вынужден буду перед ними признаваться. Главной из ошибок, мной недавно совершенных, было вложить в их руки малейшую над собой власть. Таким образом, в этом отношении мы настолько далеки, что было бы безумием мне хотеть с ними вновь сблизиться. И все же посреди крушения я полон радости, поскольку оно принесло ясное осознание, что ни от кого в мире не должен я ожидать милости, но всегда надеяться только на собственные силы! Чувствую себя наконец свободным; именно этого чувства мне недоставало, и недостача эта склоняла меня к небрежению и беспечности; я лелеял туманные надежды, что явится вдруг какой-нибудь покровитель, и безрассудно искал его не только в Апеле[21], но и ожидал со стороны столь причудливой, что теперь остается только посмеяться над собственной глупостью. Теперь же пелена спала с глаз моих, чем не устаю восторгаться. Моя уступчивость нуждалась в суровом уроке, и урок этот оказался для меня благотворен. Открыто я теперь умоляю весь мир отказать мне в жалости – она послужила бы мне только к раздражению; только ты, твое сердце, твоя любовь и будут мне отныне опорой, убежищем и надеждой во всех бедах и несчастьях, которые может обрушить на меня судьба. Любовь матери не взыскует причин – тогда как любая иная тщится понять свое происхождение, превращаясь таким образом всего лишь в приязнь.

Я был недавно в Теплице и Праге и там не нашел ничего, кроме подтверждения своего решения в Вену не ехать, и совета продолжать в том же направлении, которого уже придерживаюсь[22]. В Праге встретил Морица[23], который был полон познаний по этому вопросу. Из Праги же разослал письма всем, кого наметил взять, чтобы знать определенно и заблаговременно, и не пускаться в пустые старания. Ответов буду ждать в Нюрнберге; там как раз распускают труппу, и будет легко кого-нибудь подобрать – кроме того, Вольфрамы[24] смогут поделиться со мной тем, что им известно, и их мнение, возможно, убережет меня от излишних разъездов.

Дорогая, дорогая моя; добрый мой ангел; будь же теперь здорова, и не беспокойся – твой сын вечно благодарен тебе и всегда, всегда помнит, чтó ты для него.

С нежнейшими объятиями,

твой РИХАРД

22

Живите достойной жизнью

19 марта 2018 года, через пять лет после того, как она узнала о своем диагнозе – рак кишечника в последней стадии, – Джули Ип-Уильямс умерла в возрасте 38 лет, оставив мужа и двух дочерей. Ее жизнь никогда нельзя было назвать легкой. Она родилась во Вьетнаме и была слепа от рождения; в два месяца бабушка требовала от врачей усыпить ее, потому что считала ее бесполезной. Через несколько лет она вместе с семьей и сотнями других беженцев отправилась по морю в Гонконг в поисках мирной жизни и в конце концов оказалась в США – где перед ней открылись гораздо более широкие возможности. Хирурги смогли частично восстановить ее зрение, она поступила в Гарвард, стала успешным адвокатом – а потом получила известие о болезни, которая в конце концов и станет причиной ее смерти. В ответ она основала популярный блог, в котором делилась своим опытом по борьбе с раком, который впоследствии был переработан в книгу. За несколько месяцев до смерти она написала это письмо своим дочерям.

Джули Ип-Уильямс – к Мии и Изабел

июль 2017 г.

Дорогие Мия и Изабел!

О бытовых проблемах, которые возникнут после моей смерти, я позаботилась; я скоро найму не очень дорогую кухарку для вас с папой и уже составила памятки, по какому номеру звонить зубному врачу, когда платить счета за обучение, как возобновлять аренду скрипки и как зовут настройщика роялей. Еще в ближайшие дни запишу видео, в котором расскажу про квартиру, чтобы все знали, где находятся воздушные фильтры и корм какой марки ест Чиппер. Но я понимаю, что это все – легкая добыча, несложные и неважные детали.

Я также понимаю, что в мои обязанности как матери входит попытаться утолить вашу боль от своей смерти, хотя бы как-то ответить на вопрос, который скорее всего станет главным для вас на многие годы. Вы теперь навсегда дети женщины, умершей от рака; во взглядах людей вы всегда будете читать смесь доброжелательности и жалости (которая, несомненно, станет вас злить, какими бы благими намерениями эти чувства ни были вызваны). Сам факт смерти вашей матери будет вплетен в ткань вашей жизни; будет заметен на ней, как пятно на чистой скатерти. Глядя вокруг себя, вы станете видеть людей, чьи родители еще живы, и спрашивать себя: «Почему именно нашей матери досталось заболеть и умереть? Так нечестно!» Вам иногда до боли будет хотеться, чтобы я обняла вас, когда ваши друзья вас расстраивают; чтобы я сидела в первом ряду на ваших выступлениях и громко хлопала; чтобы я, как поступают все назойливые родители, требовала от вас позировать с университетским дипломом; помогала застегнуть свадебное платье; взяла новорожденного на прогулку, чтобы дать вам немного поспать. Каждый раз, когда вам захочется моего присутствия, вам будет мучительно больно – и каждый раз ничуть не меньше, чем в предыдущий.

Не уверена, что мои слова смогут уменьшить эту боль. Но я должна хотя бы сделать попытку.

Мою учительницу истории в седьмом классе звали миссис Олсон. Она была весьма эксцентричной особой, но учила великолепно и в ответ на наши «так нечестно» (например, когда она внезапно назначала контрольную или проводила быстрый опрос по событиям и датам) любила повторять: «Жизнь – вообще нечестная штука. Пора бы понять». Мы все каким-то образом выносим из детства убеждение,