Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов
— Стой, куда ты? — удержал его Николай Павлович Чехов. — А вдруг тебя начнут искать?
— Он от этого и бежит, — серьезно сказал Антон Павлович и, подумав, добавил: — Зря торопитесь. Почти не случается так в жизни, чтобы молодых художников на руках носили. Нет, не читал и не слыхал о подобных историях.
Давно отбыли именитые гости. Вслед за ними явился полупьяный Алексей Кондратьевич Саврасов. Он шумно прошелся по выставке, громко провозглашая отметки, которые бы поставил ученикам.
— Единица! — резко говорил он перед одним портретом. — Это же не художник, а пастух, играющий на самодельной дудке! А вот этому можно около трех назначить. Своего нет, так хоть чужие приемы маленько усвоил. Тьфу! — плевался он у других щитов. — Выставка должна быть гордостью училища, а тут как на развале у Китайской стены… Саврасов ничего не понимает или он понимает много, а такую дрянь надобно держать художникам по темным чуланам — кадушки с капустой и огурцами закрывать, нельзя тащить ее на белый свет. Стыдиться же людям надо!
Он двигался из комнаты в комнату, сопровождаемый неприязненными взглядами обиженных учеников-неудачников, а больше того ненавидящими взглядами профессоров, из мастерских которых вышли плохие вещи.
Левитан просидел у Моисеевичей и буйное шествие любимого своего учителя. Об отметке юноша узнал от Чехова. Когда художник вернулся на выставку, Николай Павлович весело сказал:
— Был старик… Шевелюра на боку… Глаза злые… Кое-кто из профессоров попрятался, а сторожа по знаку Перова изготовились… Пять с двумя минусами тебе поставил. Кричал: «Где Исаак? Почему ненужную женщину влепил в пейзаж?» Вот тут пойми и разберись. Я тебе ее вписал, думал иначе нельзя, а выходит, я напортил и советом и делом. Мне за мой портрет отметки не было, но… черт, целовать меня принялся публично… Совсем Антона очаровал… Тот так за ним по пятам и ходил…
— Ч-чудной Саврасов! — воскликнул Антон Павлович. — Живой, горячий, умный! Когда смотрел его картину «Грачи прилетели», невольно подумал, что, наверно, такую вещь может написать только замечательный человек. Теперь вижу — не ошибся. Рад, что на вернисаж пришел. Один Саврасов того стоит. Ка-ак он энергично и прямо разносил всякую дрянь. Развесили ведь много же хлама. Право, как в плохой лавочке картин, где хозяин ничего не понимает в искусстве. Невежда просто скупает по дешевке все, что ни принесут. Он и за маляра и за гения платит по пятачку.
Незадолго перед закрытием, когда схлынула публика, один за другим приехали владельцы картинных галерей — Солдатенков и Третьяков.
Солдатенков обходил комнаты быстро, разочарованно качал головой и, к общему удивлению учеников, купил на последнем щите несколько заурядных и серых вещей. Им Саврасов даже не поставил самой низкой отметки, а только закрыл от них глаза руками и, дурачась, мелко перекрестил свою грудь. И сразу после отъезда Солдатенкова Николай Павлович Чехов сказал Левитану:
— Видишь, Исаак, как расправляется Солдатенков. Решил, что все-таки неудобно ничего не купить. Ну, напоследок и ткнул пальцем: забираю-де оптом, заверните. На будущий год давай просить совет профессоров, чтобы нас с тобой непременно повесили на дополнительном щите. Он солдатенковский. Хорошие поместим в первых залах, под псевдонимом, а сюда давай под полным титулом. Возьмут скорее.
Левитан вздохнул и одернул свой сюртук, тянувший в плечах.
— Как будто он сидит на мне не совсем хорошо? — тихо спросил Левитан. — Я ужасно беспокоюсь. Так неловко ходить в костюме, не по тебе шитом. Я устал, и вернисаж мне надоел, лучше бы его не было.
Чехов поправил левитановский сюртук и пошутил:
— Ага. Надоел! Это, брат, ты из зависти. Завистники всегда так говорят. Вон солдатенковские счастливцы теперь собственные сюртуки могут купить…
Павел Михайлович Третьяков казался очень скучным, ленивым и нерешительным человеком. Он еле переставлял ноги, медленно переходя от одного щита к другому. Он подолгу стоял перед каждой картиной, отодвигался от нее, смотрел издали, вблизи, сбоку. Иногда Третьяков возвращался обратно к какой-нибудь вещи и задерживался перед ней дольше, чем в первый раз.
Левитан искоса следил за Павлом Михайловичем. Ученики притихли, наблюдая за знаменитым собирателем. Ни у кого не было особенных надежд на успех. Ученики понимали, как трудно попасть в галерею, расположенную в Лаврушинском переулке. Ученикам, однако, было приятно и лестно, что собиратель серьезно интересовался их работами, не жалел своего времени.
Левитан дрогнул и не мог больше смотреть на Третьякова, когда он остановился у пейзажа «Осенний день». Павел Михайлович не задержался здесь. Юноше даже полегчало: ждать нечего, картина не произвела впечатления. Братья Чеховы прекрасно поняли, что в это время происходило в душе Левитана. Вместе с ним они отвернулись от разборчивого Третьякова и завели какой-то посторонний, не относящийся к искусству, разговор. Левитан слушал, мало понимая и втайне тоскуя.
— Смотрите-ка, Исаак, — вдруг радостно сказал Антон Павлович, — а ведь этот Лоренцо Медичи из Замоскворечья опять постаивает перед вашими «Сокольниками». Послушайте, по-моему, у вас клюет…
Левитан побледнел. По лицу его прошло такое страдание, что Антон Павлович испугался, предполагая у художника обморок. Чехов осторожно придержал юношу под локоть и невольно взглянул в ту же сторону, куда были устремлены ужаснувшиеся глаза Левитана. Рядом с Третьяковым стояла сестра художника. Она что-то без умолку говорила, размахивала и разводила руками и почему-то несколько раз присела. Третьяков немного отодвинулся от женщины и молча кивал головой. Потом он повернулся по направлению к Левитану, на которого показала пальцем счастливо улыбающаяся сестра художника.
— Боже ты мой! Какое посмешище она из меня делает! — горько и отчаянно пробормотал юноша. — Который раз, дура, по-медвежьи старается вывести меня в люди!
— Полно, — успокоил Николай Павлович, — у хорошенькой женщины грехов нет. У нее даже глупость — достоинство. Что бы она ни наляпала, Третьяков будет только улыбаться и поддакивать. Смотри, она зовет тебя. Иди скорее. Я уверен, что Павел Михайлович покупает «Осенний день».
Женщине не терпелось, она перестала делать знаки брату и примчалась сама, стремительная, горячая, праздничная.
— Ах, какой ты неловкий байбак, Исаак! — прошептала она недовольно. — Ты должен стоять около своей картины, а ты прячешься по углам, будто паук в своей паутине.
Левитан подошел хмурый, растерянный, хотел сунуть руки в карманы, в
