Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко
Жутко глядеть на их эмблему – череп и кости.
Полевая жандармерия – в светло-серо-зеленой форме. На груди у них цепь с бляхой, которая напоминает полумесяц.
Наверное, тут ходят солдаты и офицеры и других родов войск. Мы не разбираемся в этом. Одно чувствуем: форма ненавистная, отвратительная. Серо-зелено-черная чума!
Приказ о создании гетто
Голод заглушаем семечками. Все в городе лузгают их. Люди где-то нашли семечки на складе и кинулись туда. Тата Дроздова с Замковой улицы поделилась с нами. По-прежнему бродим по городу в поисках ночлега.
Ночуем в руинах. Моемся в Свислочи. От грязи и тоски завелись вши. Боимся их так же, как и голода.
Скоро запретят ходить по городу. Говорят, что евреев выселят в особый район…
На Юбилейной площади останавливаемся у старой афиши. Дома здесь не сожжены и афиши целы. Одна из них сообщает, что в белорусском театре спектакль «Последние». Режиссер – Михаил Зоров.
В этот театр я со своей подружкой Нилой Кунцевич ходила почти каждую неделю. Ее двоюродный брат был там художником-декоратором. Черноволосый, с выразительным лицом, он был похож на артиста. Легкая походка, уверенный баритон, внимательные глаза. Где он теперь? Наверное, как и наш папа, пошел на фронт…
А у Нилы такие же мягкие, как у брата, глаза. Где Нила? Где режиссер Зоров? Интересно, он еврей или славянин? До войны никто из нас не думал об этом. Жили себе люди рядом дружно, хорошо.
Рядом с афишей объявление. И смысл его страшен, и слова в нем нечеловеческие. Инна тянет меня за руку, но я, прикованная к афише, вслух читаю, что граждане еврейского происхождения должны зарегистрироваться в «юденрате» и жить в специально отведенном для них районе, в гетто. Приказ большой, каждый пункт его ужасен.
«Жиды», «гетто» – слова обжигают, вызывают боль и обиду, как пощечина.
– А что такое жиды? – спрашивает меня Инна.
Слезы застилают глаза, душит обида.
– Это злое, мерзкое слово. Тех, кто обзывает им людей, отдают под суд и штрафуют.
– И немцев отдадут под суд? – спрашивает сестренка.
– Отдадут обязательно.
…На соседнем доме снова объявление: «Жиды и коммунисты обязаны…»
Сестра
Как у нас хватает сил таскать ноги – не знаю. Оставляем бабушку в надежном месте, в руинах, и снова ходим по городу. Ищем маму, ищем еду. Блуждаем в районе Подгорного переулка, где жили до войны, ходим по Советской, мимо Большого сквера.
Вон немец бросил собаке хлеб. Та не стала есть. Подобрать не успели. Какая-то девочка опередила нас.
Издалека видим тьму-тьмущую людей, которых гонят по Советской. Опять военнопленные… Колонны приблизились к нам. Какая-то девушка бросается к немцу, охранявшему колонну.
– Lieber Herr, – показывает она на пленного. – Das ist mein Bruder[2]… – Сует бумагу, должно быть, какой-то документ.
Удивительно, но немец выталкивает пленного из колонны. Девушка тянет его в руины бывшего кинотеатра «Красная звезда».
– Вот это дивчина! – говорит пожилой человек, что стоит рядом. – Молодчина. Не первого уже спасает.
Приход мамы
Это чудо! Мама пришла. Увидела нас на улице возле бывшего дома. Она шла из Волковыска с раненой ногой! Невероятно!.. Какая она у нас волевая и мужественная! И сразу стало легче на душе.
Мы рассказываем маме, как папа ушел на фронт, как сосед вывел меня, Инну и бабушку на Могилевское шоссе, как в Дукоре нас догнали немцы, рассказываем обо всем пережитом.
Мама предлагает пойти на Замковую улицу к ее земляку Иосифу Симановичу. Мы говорим, что уже были у него. Семья Симановичей, наверное, эвакуировалась, но квартира уцелела. А вдруг и в самом деле найдем там пристанище? Если не в его квартире, так, может, в другой?
…Замковая улица входит в территорию гетто.
Прощание с Татой
Жители нееврейской национальности, которые проживают на территории будущего гетто, должны перебраться в другую часть города. Моя подружка Тата – Танечка Дроздова, которая живет на Замковой, переезжает куда-то на Грушевку. Их семья не успела эвакуироваться.
Мы сидим на ступеньках высокой каменной лестницы. Вот-вот Тата уедет отсюда. Доведется ли нам встретиться?
Белокурые прямые волосы обрамляют круглое печальное лицо девочки. Узкие серые глаза стали совсем как щелки. Она с ненавистью рассказывает про знакомого парня, который пошел в прислужники к немцам. Вспоминаем общих знакомых.
А потом я рассказываю про того военнопленного, который пел «Тучи над городом встали».
– Я буду приходить сюда, – говорит Тата. – Только отец сказал, что мы в городе не задержимся, поедем куда-нибудь в деревню.
Это наше прощание. Тата оглядывает родные места, где все дорого с детства. Что ждет их на новом месте?
Желтые латки
Вышел новый приказ: евреи должны носить круглые латки желтого цвета. Указывается их размер, место, где они должны быть пришиты. Одна заплата на груди, другая на спине. За неподчинение приказу – смертная казнь. Так что нам теперь положено ходить с желтым клеймом.
* * *
Уже есть приказ, что председателем юденрата – еврейского комитета в гетто – назначается Илья Мушкин.
* * *
«Контрибуция» – для меня это слово из учебников по истории. И вот она, контрибуция, наяву. Все евреи должны сдать золото, серебро, ценности, чтобы выплатить контрибуцию.
У нас ничего этого нет. Единственное богатство – ключ от довоенной квартиры. Я не выбрасываю его, он напоминает мне о недавней жизни.
Встреча с Асей
По приказу немцев все трудоспособные евреи собираются около юденрата. Там комплектуются колонны, которые направляются на работу в город, за границы гетто.
Мы с мамой пришли туда. Встретили Асечку Воробейчик с ее мамой. Ася – моя школьная подружка. Договорились держаться вместе, попросились в одну колонну, чтоб не разлучаться.
Тут уже есть наши девчата: прежде очень веселая Валя Глазова, красавица Софа Сагальчик, умница Беба Цвайг.
То, что мы с Асей встретились, очень важно для нас.
Старая Тэма
Мы живем на Замковой в доме старухи Тэмы. В гетто на человека отведено два метра. Только есть ли они, те два метра, на каждого? Старая Тэма высоченная, высохшая, будто мумия. Лицо иссечено глубокими морщинами.
Она живет какой-то своей жизнью, по своим законам. В
