За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
– Все понятно с вами. Вы супруга этого выдающегося человека? Пожалуйста, запишите мои предписания. Режим: отход ко сну не позднее полуночи. Диета: молочно-растительная, то есть любые молочные продукты, фрукты, овощи в любом виде. Потребление жидкости не более пяти стаканов в сутки. Порошки папаверина и аналогов три раза в день. Ежедневно в десять часов вечера ножные ванны с горчицей, одна столовая ложка на тазик. В одиннадцать часов вечера микстура с хлоргидратом. Глазные капли утром и вечером. Сестра, рецепт: инъекции миол плюс спазмол по единичке каждого. Вот, собственно, мои рекомендации в добавление к тем, что дают другие врачи. Кто вас лечит?
– Профессор Андогский, Арендт, Раппопорт, Забугин, – взялась перечислять Елена Сергеевна, – профессор Вовси, Захаров, профессора Бурмин, Герке, Кончаловский, Авербах…
– Ну, я вижу, тут вся советская медицина взялась за дело! – усмехнулся Виноградов.
– Теперь еще и вы добавились.
– Доктор, скажите, а килек мне нельзя? Я страшно люблю их и сейчас дико хочу. Считается, если больной очень хочет, значит, организм требует.
– Господь с вами! – возмутился Владимир Никитич. – Категорически воспрещаю! Ну что вы как маленький, ей-богу!
– Да я всю жизнь как маленький, – опечалился больной.
– Ну что же… – стал собираться Виноградов. – Нет-нет-нет! Никаких денег! Я по особому поручению, и денег велено не брать. – Светило медицины собралось покинуть небосвод, но Булгакова подмывало спросить, и он спросил:
– Вас лично товарищ Сталин попросил?
– А как вы думаете? – усмехнулся Виноградов. – Ну-с, голубчик, выздоравливайте.
– А он не просил передать мне что-нибудь?
– Он? – Владимир Никитич задумался. – Ну разумеется! Горячий привет и пожелание скорейшего выздоровления, а тогда уж…
– Что «тогда уж»?!
– Ну, все такое… Жизнь, счастье, здоровье… Кланяюсь!
И они удалились, оставив написанный медсестрой рецепт на латыни. Булгаков пребывал в возбуждении:
– Ты слышала? Он велел передать, что «тогда уж…» А этот клистирный генерал даже и не понял, что он имел в виду. Ты-то поняла?
– Ну конечно, Миша, что, когда ты выздоровеешь, он непременно назначит тебе аудиенцию.
– Не аудиенцию, а встречу. Он нарочно прислал для меня того, кто лечит его самого. Понимаешь, этот Виноградов между нами как мостик.
Ему хотелось в ресторан, чтобы вокруг полно народу и, по своему обыкновению, он весело врал напропалую:
– Прислал ко мне своего личного лечащего врача. Профессора Виноградова. А назовите мне, какой терапевт и кардиолог сейчас лучше Владимира Никитича? В том-то и дело, что величина мирового масштаба. И говорит ему: «До сих пор вы лечили только меня, а теперь еще будете лечить моего лучшего друга Мишеньку Булгакова. Идите и поставьте его на ноги! А как только он будет окончательно здоров, мы с ним вместе поедем в Грузию, в Батум этот, будь он неладен. Будем часами гулять, дышать воздухом, наслаждаться видом величественного растения муза бальбизиана и разговаривать обо всем на свете. О том, о чем я не могу говорить ни с кем из своих босявок, все только меня боятся, над каждым словцом по полчаса думают, сказать или не сказать, не дай бог ляпнешь…»
С. Е. Шиловский, М. А. Булгаков и С. А. Ермолинский. Фото К. М. Венц-Эйслера
7 февраля 1940
[МБ КП ОФ-3170/12]
Хотеть-то он хотел, но уже не мог. Лежал и горестно вздыхал:
– Вот, отъелся я килечек… Да, ребята, больше мне килечек не есть…
Чудовище с головой чернобурой лисы, мешком вместо туловища, руками-перчатками и ногами-носками так и не сгорело в новогоднюю ночь и теперь грызло и грызло несчастного, и он задыхался от болей в голове, а теперь еще и в животе, страдал от тошноты и икоты. Пиявки, отныне безымянные, потому что он всех простил, помогали очень ненадолго, и врачи приняли решение.
– Будь мужественной, – сказал он жене, прекрасно понимая, что такое решение означает.
Сначала пантопон. Он же медицинский опиум. По одному миллилитру однопроцентного раствора под кожу. После первого раза облегчение наступило мгновенно. Он лежал и ласково бормотал:
– В первый раз… за все пять месяцев болезни… я счастлив. Лежу… покой… ты со мной. Вот это счастье. Сергей в соседней комнате… Счастье – это лежать… долго… в квартире любимого человека… слышать его голос… Вот и все… остальное не нужно… Одного не могу… простить себе… Зря мы тогда… вернулись… с полдороги… надо было… ехать дальше… в Батум. Ах, если бы мы поехали в Батум!
И с такими же длинными многоточиями он диктовал в финал «Мастера и Маргариты»: «И возвращается домой профессор уже совсем больной. Его жена притворяется, что не замечает его состояния, и торопит его ложиться спать. Но сама она не ложится и сидит у лампы с книгой, смотрит горькими глазами на спящего. Она знает, что на рассвете Иван Николаевич проснется с мучительным криком, начнет плакать и метаться. Поэтому и лежит перед нею на скатерти под лампой заранее приготовленный шприц в спирту и ампула с жидкостью густого чайного цвета. Бедная женщина, связанная с тяжко больным, теперь свободна и без опасений может заснуть. Иван Николаевич теперь будет спать до утра со счастливым лицом и видеть неизвестные ей, но какие-то возвышенные и счастливые сны…»
Сережа все время старался быть рядом, ласкался к отчиму. Только когда тот не сдерживался и начинал кричать от боли, убегал в свою комнату, падал ничком на кровать и закрывал голову подушкой.
– Будь бесстрашным. Это главное. – Отчим уже явно напутствовал его перед смертью. – Жизнь как собака. Боишься – нападает и кусает. Не боишься, уважает и сама тебя побаивается. Наступаешь – визжит и бежит, поджав хвостишко. И жить надо по-мужски, и умирать мужественно.
В самой середине февраля явился опять Фадеев, увидел исхудавшего, бледного человека с отсутствующим взглядом, не смог скрыть жалости.
– Что бы вам хотелось более всего? – спросил он умирающего.
– В Италию, – тихо ответил тот.
– Я обещаю все узнать и добиться вашей поездки.
Провожая его, у дверей Елена Сергеевна вздохнула:
– Какая уж тут Италия в таком состоянии…
– Я понимаю. Но добиваться все равно буду. Вдруг он еще воспрянет?
– У нас даже загранпаспортов нет. Отказали наотрез.
– Я добьюсь! Пусть только воспрянет. – И Александр Александрович горячо впился поцелуем в тоненькую руку булгаковской последней жены.
Квартира в Нащокинском теперь наполнилась людьми. Они приходили проведать, а многие – подежурить. Старший пасынок Женя перестал ходить в школу, поселился здесь, чтобы помогать вместе с Сережей. Часто дежурила сестра Елена Афанасьевна. Больной смотрел на происходящее уже откуда-то издалека, лишь изредка ненадолго воскресая.
