Шопенгауэр. Для тех, кто хочет все успеть - Эдуард Львович Сирота

Глава IX

Непобитый рекорд Канта: последние почти полжизни

Иммануил Кант, помимо своего философского наследия, известен также тем любопытным фактом своей жизни, что всю ее от первого до последнего дня он провел в своем родном городе Кёнигсберге. Этот своеобразный рекорд хотя и не побил, но частично поддержал Артур Шопенгауэр: последние двадцать семь лет жизни из прожитых им семидесяти двух он безвылазно оставался во Франкфурте-на-Майне. Само по себе это практически ничего не значит, но очень трудно удержаться от такой исторической параллели между двумя философами.

Обретение дома

У часто переезжавшего с места на место Шопенгауэра не могло, естественно, складываться того, что мы называем домашним уютом. Съемное жилье, гостиницы, чужая утварь, минимум своих вещей – кочевой образ жизни до поры до времени устраивал его. Нередко это дает полуиллюзорное ощущение свободы: если ты «везде чужой» – то пусть тебя ничто нигде не держит. Поначалу и Франкфурт воспринимался как очередное временное прибежище, но затем это настроение сменилось ориентацией на оседлость.

«Каждого человека можно выслушать, но не с каждым стоит разговаривать»

В самом деле: жить здесь – ничем не хуже любого другого места; заниматься философией также можно где угодно; университета нет – но и работать более в этой сфере Шопенгауэр не собирался, да и подальше от ненавистной профессуры – только плюс; город нравился.

БУНДЕСТАГ

Немецкий парламент

В это время Франкфурт-на-Майне жил весьма активной общественной, научной и экономической жизнью. Здесь был расположен всенемецкий Бундестаг – пока еще просто болтливое подобие будущего германского парламента. Франкфуртская фондовая биржа отличалась личным присутствием на торгах самого Ротшильда. В городе было много научных кружков и обществ – членом одного из них, «Горного», вскоре сделался и Шопенгауэр. Здесь быстро узнавались мировые и германские новости, и вообще не было недостатка в информации. Все это нравилось Шопенгауэру, и, не имея причин для переезда куда-либо, он начал наконец-то, на рубеже пятидесятилетия, обустраивать свой быт.

«Ежели не желаете нажить себе врагов, то старайтесь не выказывать перед людьми своего превосходства»

Надолго поселившись в одной квартире, он приобрел собственную мебель и обставил жилище на свой вкус – ничто человеческое философам не чуждо. На стенах висели портреты уважаемых им мыслителей: Канта, Декарта, Гёте и других, соседствуя с портретами собак. На письменном столе присутствовал Будда в виде новой бронзовой фигурки взамен когда-то купленной в юности. Шопенгауэр даже завел собаку – пуделя по кличке Атман, что в индуизме значило ни много ни мало «высший дух, мировая душа».

КЁНИГСБЕРГ (НЫНЕ КАЛИНИНГРАД)

Столица Восточной Пруссии, основан в 1255 году. Родина И. Канта

Животное с философским именем прожило у него долгую жизнь, Шопенгауэр гулял с ним по парку и разговаривал, даже «воспитывал», и очень сожалел о его кончине, найдя, впрочем, скорую ему замену.

Широко известна его фраза: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак», – то ли циничный афоризм мрачного мизантропа, то ли своеобразная формула одиночества.

РОТШИЛЬДЫ

Многовековая международная династия финансовых магнатов

Во многих биографиях отмечается небезынтересный факт. Упорядочивание жизни с какого-то момента стало приобретать у Шопенгауэра навязчиво-ритуальный характер. Малейшее отклонение от заведенных правил вызывало гнев и раздражение – даже такие мелочи, как слегка переставленная при вытирании пыли домоправительницей статуэтка Будды на рабочем столе.

Легкая паранойя? Вредность характера? Доведенная до абсурда педантичность? Не самая приятная в быту черта, но так ли уж она важна?

А где-то есть родные люди

Обретя в каком-то смысле дом, Шопенгауэр вспомнил и о родных. Возобновилась прерванная почти полтора десятка лет назад переписка с сестрой и матерью. Они теперь жили в Бонне, после потери состояния вынужденные расстаться с веймарской жизнью на широкую ногу. Правда, Иоганна была популярна как писательница, но к середине 1830-х годов это постепенно оставалось в прошлом, а накоплений так и не было сделано. Адель осталась бесприданницей и старой девой, ухаживающей за матерью изо дня в день без малейшей надежды на перемены к лучшему.

«Все негодяи, к сожалению, общительны»

Потом они переехали в Йену, где мать собралась писать воспоминания, но мало что успела, ибо в 1839 году умерла. Адель было хотела предложить Артуру коротать надвигающуюся старость вместе, но ему такая перспектива совершенно не нравилась. Трогательно любить сестру он предпочитал на расстоянии, пусть и небольшом: она снова переехала в Бонн к подруге. Когда в ответ на жалобы на трудную жизнь Артур прислал ей завещание, где почти все предназначалось ей, она не поверила и отослала письмо обратно. Но он настаивал на таком решении, хотя и зря. Завещание не понадобилось. В 1849 году Адель Шопенгауэр умерла пятидесяти двух лет от роду.

БОНН

Город в Северной Рейн-Вестфалии, основан в XI веке до н. э., в 1949–1990 годах – столица Западной Германии

Теперь завещать было некому, хотя впоследствии значительную часть своего состояния Шопенгауэр завещал правительственным солдатам, пострадавшим в революционных событиях 1848–1849 годов. Странное решение оставшегося без наследников? Возможно, хотя причины для него были. Назревавшая потребность германской нации в объединении породила революционные беспорядки, во время которых Шопенгауэр не без оснований беспокоился о своем имуществе. Наблюдая прямо из окна бунтующие толпы, он охотно поддержал стрелявших по ним из его квартиры солдат, даже дав им свой театральный бинокль. Революция его пугала – правда, не как философа, а как обывателя. В результате всех этих событий он никак не пострадал, за что, видимо, и был косвенно благодарен стражам правопорядка.

«То, что в скором времени мое тело станут точить черви, я могу вынести; но то, что профессора то же самое проделают с моей философией, заставляет меня содрогнуться»

Начало признания

Основным занятием Шопенгауэра стала в этот период работа над вторым томом «Мира…». Он был задуман одновременно и как разъяснение некоторых положений первой книги, и как продолжение, касавшееся не затронутых в ней вопросов. Можно предположить, что полный неуспех своего главного на тот момент труда он сам себе объяснял еще и тем, что в изложении нарушен важный и не раз декларированный им принцип ясности: то, что доступно познанию, предстает четким и понятным. Это своего рода