Якоб Бёме - Герхард Вер

и человек, мудрость Божья и мудрость человеческая сами приходят к словам: «Природа Отца подвиглась к сотворению существа, чтобы смысл великого чуда открылся». Это — один аспект: творение, которое выходит из рук Бога-Отца и стремится к откровению. Бог сокрытый в той мере становится Богом откровения, в которой Он деятелен как Творец и далее в той мере, в какой Он обращается к человеку и сам становится человеком. Другой момент безусловно принадлежит созерцанию Бёме: »Тогда чудо узнают в вечности ангелы и люди, и все это было заложено в Его намерении». Здесь имеется в виду, что человек и бестелесные творения — ангелы — представляют орган познания Божества, орган, который служит познанию творения и в нем его Творца. Из этого процесса Христос, которого Бёме именует »Сердце Бога», не может быть изъят так же, как и «вечная дева София». Бёме продолжает: »И облик Троицы в качестве вечной девы, которая стоит в Тег- nario Sancto (Святой Троице), в мудрости, в полноте облика, никогда не был бы узнан ангелами, если бы Сердце Бога не стало человеком. И тогда увидели ангелы блеск величия в живом облике, в котором была заключена Троица»[134].

Гравюра на меди титульного листа книги «О троякой жизни», издание 1730 года

Три принципа, которые на высшем уровне бытия соотносятся с принципом божественной троичности, встречают Бёме во внешней природе, во всем сотворенном, так как «внешний состоящий из четырех стихий мир и эти звезды — фигура внутренних сил духовного мира». Этому миру придана его собственная динамика. Семь качеств вечной природы отражают в себе три принципа или же представляют их «понятное» воплощение. «Этот внешний мир — дым и пар, происходящие от духовного огня и духовной воды, оба они выдохнуты священным и мрачным мирами. Потому в нем есть и зло и добро, любовь и гнев, и пред духовным миром он только дым и туман, и со всеми своими качествами он вернется к родильнице в формах силы, как это можно видеть по звездам, стихиям и тварям, по растущим деревьям и травам. И он своим рождением утверждает новый принцип, ибо время родильницы — это модель вечного рождения, и время стоит в вечности»[135]. Эти слова о времени в вечности, которые понимаются здесь прежде всего в плане натурфилософии и приобретают для Бёме теоретико-познавательное значение, становятся для набожного сапожника лейтмотивом, который определяет его земное странствие как подражание Христу. Для того чтобы найти ключевые слова, следует рассмотреть, каким образом у него познание и жизнь соотносятся друг с другом. Сообразно этому в природе и в человеческом мире в наглядной и доступной переживанию форме разыгрывается борьба между силами любви и гнева. Поэтому эта земля — поле борьбы между добром и злом, между светом и тьмой, которые действуют как формы осуществления лживого одеяния Божества». Здесь источаются силы природы. Бога нельзя мыслить иначе, «чем в качестве самого глубинного основания всех вещей, и все же помнить, что Он не может быть определен до конца, даже если мы охватим взглядом все сотворенное Им»[136]. Видимый мир, по словам св. Иоанна Богослова, — это изреченное Слово.

Бёме приходится бороться с возможным недопониманием своих слов: он сопротивляется дуализму манихейства, гностиков и прежде всего персидской двоичности богов: «Ибо бог святого мира и бог мрачного мира — это не два бога. Есть единственный Бог. Он сам и есть все живое…»[137] Этот один — тот, который охватывает все. С другой стороны, Бёме должен противостоять опасности пантеизма. Тезис Спинозы «Deus sive natura» (Бог равен природе) Бёме никогда бы не принял. Для Бёме чрезвычайно важно установить, что все произошло из одного корня и представляет собой оплотневшее дыхание изреченного Слова. Однако мы не можем сказать, что внешний мир и есть Бог или же сказанное слово[138]. Бёме твердо держится различия говоримого и сказанного слова. Как иначе Бёме мог бы еще в «Утренней заре» говорить о «божестве во внешнем рождении», — божестве, которое держит в руках весло и «некогда бросит мякину и подожженный навес в одну кучу и свое внутреннее рождение изымет оттуда, и все это отведет как вечный дом господину Люциферу и его присным. Ибо господин Люцифер должен лежать связанным во внешнем рождении, в при роде этого мира, в его гневном огне»[139].

Барух де Спиноза. Анонимный портрет.

Вольфенбюттель, библиотека

В этом тексте Бёме намекает на один важный раздел своих теокосмософических представлений. Имеется в виду трагическое падение — падение Люцифера, некогда близкого Богу, светоносного. Потому что terra lucida (светлая земля), хотя она и вышла из руки Творца, утратила свой первоначальный статус. Райской земли больше нет. «Внешняя земля — это горький напиток, и она мертва». Что же произошло? <»Господин Люцифер в своей гордыне сделал силы нечистой природы жгучими, горькими, холодными, терпкими, кислыми, мрачными и нечистыми»[140]. Так были заражены «духи источников». Весь космос был вовлечен в космическое со-страдание. Это падение Люцифера, которое Бёме горько оплакивает, не может быть измерено в масштабах человечески-морального. Здесь речь идет скорее о катастрофе, потрясшей весь космос. Это падение предшествовало грехопадению человека и было его причиной.

Трагическая бесповоротность этого падения, в итоге которого райская земля была превращена «в дом печали и смерти» у была источником »сугубой меланхолии» Бёме. «Если бы все деревья были писцами, и все ветви — писчими перьями, и все горы — книгами, и все воды — чернилами, и то нельзя было бы описать то горе, которое сопровождает Люцифера и ангелов его. Ибо он сделал из дома света дом тьмы, из дома радости — дом печали…»[141] Последующее грехопадение человека — следствие этой космической катастрофы. «Несчастный человек пал не по намерению своей воли, но посредством яда, которым заразил его дьявол».

Есть ли надежда? Для мышления Бёме характерно, что он не знает, что такое одиночество спасения. Поскольку творение — это «изреченное слово» Бога, его изначальная форма может быть повреждена, затемнена и может окоченеть, но оно не может быть уничтожено. За смертью должно следовать воскресение, а для Бёме это всегда означает телесное обновление в универсальных измерениях: «Ибо земля снова станет живой, и Божество во Христе заново родит ее через свою плоть и возвысит ее, посадив одесную Бога»[142]. Все, что Бёме имеет сказать о космосе, помещается в этой раме: между творением —