Только хорошее - Ольга Остроумова
ТЮЗе была особенная атмосфера. Молодежно-демократическая. Кстати, и Андрюша Мартынов, и Катя Маркова — все мы именно оттуда в «Зори» попали. Ушел Хомский и все даже не разрушилось, а растворилось… Но, до этого в моей жизни произошли два знаменательных события. Во-первых, у нас Мишей родилась Оля. Во-вторых, появилась первая своя квартира!
Работала педагогом в Театре Юного Зрителя удивительная Нина Петровна Прокофьева. Я очень многим обязана этому человеку. Это тоже один из ангелов в моей жизни. С потрясающей историей, кстати. В войну она была разведчицей. Я как-то очень подружилась и с ней, и с ее, как мне тогда казалось, очень пожилым мужем, и с дочкой. Муж тоже был военным в каком-то большом чине. О войне ни он, ни она не говорили никогда. Только однажды мне удалось ее, что называется, «раскрутить», и вот тогда-то она и рассказала, как была разведчицей, как пробиралась в тыл врага через болото…
Нина Петровна всегда принимала огромное участие в моей судьбе и очень меня любила. И я ее любила. Очень. Именно она добилась каким-то образом, чтобы мне разрешили купить первую однокомнатную кооперативную квартиру на Маломосковской. Собирали на нее деньги всей семьей: мама, папа, сестры, брат. А вступительный взнос был 1800 рублей — немыслимые для нас по тем временам деньги! Но, собрали. Там и Оленька родилась.
Потом та же Нина Петровна буквально взяла меня за руку и повела куда-то то ли в райком, то ли в исполком… По-видимому, она по профсоюзной линии занималась в театре жильем. А в этот момент в двух шагах от метро Белорусская строился роскошный кооперативный дом на Скаковой улице. Так просто в тот кооператив вступить было невозможно, тем более молодой актрисе. Но Нина Петровна в этом то ли райкоме, то ли исполкоме так меня отрекламировала, так про меня рассказала, что у них, наверное, сложилось впечатление: этой звезде точно нужна большая квартира!
И вот мы с Левитиным впервые в новом нашем жилище! Шестьдесят шесть метров! Трешка! На Белорусской! Квартира еще пустая. Стены голые. Миша подходит в маленькой комнате к окну, которое выходит на зады железной дороги:
— Я не буду здесь жить.
У меня паника:
— Как! Что случилось?
— Не буду и все.
А я смотрю из другого окна — там кони по кругу ходят. Кричу:
— Здесь же ипподром, Миша!
Это решило все.
Ушел Хомский, ушла радость творчества. Линия театра резко развернулась к «тюзятине». Представить себя в роли «травести» я совершенно не могла. Понимала, что здесь мне будет мало что играть. Да к тому же и Андрюша Мартынов звал уже из театра на малой Бронной: «Приходи к нам, у нас Дунаев, Эфрос…». И, кстати, сам Дунаев приглашал меня на Надежду в «Варварах».
Я отправилась к директору ТЮЗа, еще не знаменитому своим злодейством, Илье Ароновичу Когану.
— Вот, хочу уйти из театра. Заявление написала. Меня на Бронную зовут. Дунаев роль предлагает, даже показываться не надо.
Коган в ответ так зловеще:
— Оля, вы отдаете себе отчет, что я могу сделать так, чтобы вас ни один театр не принял?
Я наивно поморгала глазами:
— Ну, вы же этого не сделаете, Илья Аронович?
Заявление он подписал. А мне его угроза показалась тогда такой дурацкой, впрочем, в качестве главного злодея Коган, конечно, проявил себя потом в полной мере на Малой Бронной. Кажется, ему доставляло истинное удовольствие стравливать одних с другими, уничтожать художников и быть абсолютным хозяином театра.
На Бронную я шла к Александру Леонидовичу Дунаеву, прекрасно понимая, что у Анатолия Васильевича Эфроса в этом театре есть героиня. Единственная и прекрасная — Ольга Яковлева.
Кстати, с Олей мы встретились еще в театре им. Ленинского комсомола, где Эфрос был главным режиссером и его выгоняли с работы.
Помню как встала Яковлева и сказала: «Вот на углу этого дома, за церковью, висит доска, где написано: «Вся наша надежда покоиться на тех, кто сам себя кормит» (там действительно до сих пор есть такой барельефчик маленький). Тогда нам Эфроса не удалось отстоять, он ушел на Бронную и вместе с ним ушли его артисты и, конечно, Ольга Яковлева.
Анатолий Васильевич меня долгое время просто не замечал, Оля относилась ровно. А Надежду в «Варварах» у Дунаева я так и не сыграла, зато сыграла Лидию. И не помню, чтобы сильно переживала по этому поводу. Ну, так значит так — ничего страшного.
ТЮЗ был домом, наполненным радостью и общением, Бронная — местом работы. Жила скромно, ни в каких интригах не участвовала, приходила на свои спектакли, отыгрывала, возвращалась домой. На какие роли меня назначали — те и играла.
Александр Леонидович Дунаев, конечно, в первую очередь очень хороший человек. Прелестный. Хлебосольный. Помню его чудесную жену, двух очаровательных дочек. И к Эфросу он относился совершенно потрясающе. Я даже не могу представить себе любого другого режиссера, который бы так мужественно отстаивал право «конкурента» на творчество. При этом Дунаев, конечно, понимал разницу между собой и Эфросом. И все же взял на себя неблагодарную роль «буфера» между Анатолием Васильевичем и Коганом, который изощренно и рьяно уничтожал и Эфроса, и его театр, и Дунаева тоже.
В спектаклях Дунаев шел от актеров, их предложений. Я много у него играла и в Горьком, и в «Отпуске по ранению», но больше всего любила свою Глафиру в «Волках и овцах» Островского. Художником спектакля был Александр Павлович Васильев — замечательный художник, а костюмы поручил делать своему сыну Саше Васильеву, известному сейчас историку моды. Было ему тогда восемнадцать лет. Мурзавецкой — Тоня Дмитриева. Раньше Глафиру играли такой притворщицей. А я, мне кажется, там совершила открытие — она никому никогда не лжет! Ни секунды! Всегда и
