Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
Помню, что тогда странным образом судили о запоздалом движении корпуса Бернадотта, который очень поздно появился на левом крыле императора под Йеною. Вспомнив об этом, я справилась с заметками, писанными рукою Жюно, и нахожу в них ту же мысль: уже с этого времени все, окружавшие императора, были убеждены, что Бернадотт не любил 18 брюмера.
Последствия этого сражения под Йеною и Ауэрштедтом были ужасными для побежденных: они потеряли убитыми, ранеными и взятыми в плен сорок две тысячи человек. В бюллетенях сказано пятьдесят четыре, кажется; но я говорю, следуя заметкам, которые почитаю более верными; а в них сказано: сорок две тысячи, включая в это число саксонцев. Неприятель потерял также двести восемьдесят пушек и огромные склады припасов. Двадцать шесть прусских генералов были взяты в плен. Герцог Брауншвейгский и Мёллендорф, последний луч славы Фридриха, были смертельно ранены и умерли через несколько дней. Принц прусский, тоже раненый, был вынужден скрываться на болоте и пробыл там несколько часов в холодную и дождливую осеннюю ночь. Наша армия потеряла только двенадцать тысяч человек, одного генерала и восемь полковников.
Едва имели мы время прочитать подробности об этих удивительных днях, как получили известие о капитуляции Эрфурта.
«Это настоящее волшебство, — писал Бертье, — вы не можете представить себе этого поражения».
Не буду описывать дальнейших событий войны, слишком известной. Мюрат вступил в Варшаву, и это заставило Россию объявить себя противницей воинственного духа Наполеона.
Глава XXIV. Разные события 1806 года
Увы, мы вступаем на тот путь, где каждый шаг будет означен переворотом государств. Мы скоро сделаемся равнодушными к этим великим потрясениям и проснемся только при шуме крушащейся Империи.
Мне надобно иметь такое же мужество, какое имел мой муж, когда писал ко мне однажды из Парижа в Ренси: «Я получил сегодня утром письмо от императора из Берлина. Я плакал, читая его, и плачу еще теперь, когда пишу тебе. Дружба такого человека могла бы дать душу и тому, у кого ее не было. Я часто открывал тебе мое сердце и тоску, бывшую иногда следствием слова или письма, несколько жестокого или несправедливого. Но то, что получил сейчас, надолго изглаживает всякое воспоминание о боли, какую иногда он причинял мне. Он говорит доверительно и тем отдает мне должную справедливость. Умереть за этого человека — вот что я должен сделать, вот чему научу я своих детей!»
Письмо императора к Жюно из Берлина 23 ноября 1806 го-да было все написано собственной рукой его. В этом письме император хотел выразить ему важность двух предметов; одним из них было утверждение, особенно в Париже, континентальной системы с величайшею строгостью.
«Пусть ваши жены, — писал он, — пьют швейцарский чай: он не хуже китайского; а кофе из цикория так же хорош, как арабский. Пусть они подают пример в своих гостиных, а не забавляются бестолковой политикой, как госпожа де Сталь. Пусть также берегутся, чтобы я не увидел их в платьях из английских тканей, скажите это госпоже Жюно. Если жены моих первых генералов не будут подавать пример, от кого же могу я требовать его? Это вопрос жизни и смерти Франции и Англии, и потому-то я хочу найти помощь в окружающих меня. Что касается тебя, Жюно, я полагаюсь на твою привязанность и на твое усердие. Архиканцлер сообщит тебе мои приказания».
Это письмо, очень длинное, есть может быть единственное, которое император написал слогом довольно странным для того, кто не знал его в искреннем обхождении; но оно совершенно в его характере, если знать, до какой степени сближались у него мелкие идеи с выдающимися. Впрочем, нельзя назвать мелкой идеей то, что он вдруг хотел прекратить потребление сахара, кофе и всех колониальных товаров, раз их доставляла Англия.
Существование Англии довольно искусственно. Это государство, как и земля его, выставлено для всех порывов ветра и бурь с моря, всегда недружелюбных; вся жизнь его, вся кровь приходит из Индии; высадка в Англии была бы нелепа, потому что сердце ее в Индии. И вероятно, Наполеон никогда и не думал на самом деле нападать на Великобританию где-нибудь, кроме Индии. Лишить ее ввоза и вывоза — вот вернейшее средство нанести ей смертельный удар. Торговля с Южной Америкой и Южной Европой уже была отнята у нее после заключения подневольного союза с Испанией и почти насильственного с Португалией; но все равно цель оставалась та же, и Наполеон достиг ее. Что касается нас, то наши мануфактуры, лионские и всего севера и юга, фабрики сукна, батиста, марены, сахарной свеклы, все виды промышленности процветали, несмотря на войну, что бы ни говорили об этом после. С 1805 по 1812 год последний крестьянин во Франции так же, как первый великий офицер Империи, был счастлив своим жребием. Потом настала минута, когда, конечно, надобно было бы остановиться; но мы не дошли еще до этой эпохи.
Я уже писала, что у нас случались периоды чрезвычайно различные, и тот, который я описываю сейчас, — один из самых удивительных. Вот цитата из письма Жюно того времени:
«Вандам вступил в Глогау, — говорит Жюно. — Итак, войска наши в Нижней Силезии. Взятие этой крепости обеспечивает завоевание всей Пруссии и, мне кажется, служит началом завоевания всей Польши; а со дня сражения под Шлейцем (9 октября) прусский поход продолжался только шестнадцать дней до Берлина и пятьдесят восемь до того дня, когда орлы наши появились под стенами Глогау… А я не с ним! а́…>
Можно было думать, что Аустерлицкий поход своими последствиями остановит всякое новое нападение на нас; но, видно, солнце нашей славы беспрерывно поражает неприятелей, которые рождаются от этого солнца хоть бы для того, чтобы на минуту поднять свою голову. Мы удивляемся Фридриху Великому как полководцу и как королю-философу, но дух его страны решительно переменился. Саксония поступила благоразумнее. Они, конечно, были уверены в союзе с Россией; я думал об этом с первых поступков Пруссии.
