Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Принц сделался не республиканцем, что, по крайней мере, можно было бы понять и объяснить, а отчаянным демагогом. Но он не был злым от рождения, он был только неосторожен; а неосторожность всегда ведет к несправедливости и к излишествам. Он утешал себя в ложном своем положении при берлинском дворе частыми поездками в Гамбург. Об этих путешествиях имеются подробности, которых не может описать скромное перо, но которые очень любопытны своей оригинальностью. Впрочем, он был человек с самыми высокими способностями. Он имел такие отличные дарования, что величайшие художники в Европе не смели состязаться с ним. [Композитор] Дюссек уверял меня, что Людвиг был гораздо искуснее его в импровизации. За несколько дней до сражения под Заальфельдом, где несчастный принц погиб, он был в одном загородном доме с госпожою Лихтенау, которую, как известно, любил искренно, и играл на фортепиано так, сказывал мне Дюссек, что ему не случалось слышать ничего подобного.

Принц, как мне кажется, угнетенный личным несчастьем, уже не имел той уверенности, которая заставляла бы его думать о победе. Он сражался против дивизии генерала Сюше, принадлежавшей к корпусу Ланна, и руководил авангардом в корпусе князя Гогенлоэ. Смерть его не отличалась от смерти последнего гусара под его началом, и следствием ее стало поражение прусской пехоты, потеря тридцати пушек и тысячи человек пленных, доставшихся французам[172].

Жюно был в отчаянии, что не мог следовать за императором в этот поход, и хотел, по крайней мере, наблюдать путь его, быстрый и славный. Он разложил карты Германии в библиотеке замка Ренси и в своем парижском кабинете, чтобы по получении каждого бюллетеня тотчас оказываться рядом, хоть мысленно, с тем, кого так любил. Красные и голубые булавки украсили собой карты, и все вечера проходили почти единственно в том, что он следовал за императором и армиями французскими и прусскими по карте. Сон его часто смущала мысль, что он далеко от императора и опасность может приблизиться к нему, как будто один он мог рассеять ее!

Здесь, кстати, говорят о том могучем волшебстве, которым очаровывал Наполеон офицеров и генералов, окружавших его с давних лет; я назову здесь этих людей, с некоторыми исключениями: это Дюрок, Жюно, Бессьер, Ланн, Рапп, Лемарруа, Арриги, Лакюэ, Ровиго, Евгений, Каффарелли, к ним прибавлю Бертье и Мармона. О последних говорили много худого. Но я думаю, что один из них невиновен, а другой пребывал только в заблуждении. Но каково бы ни было их поведение после, они долго были в числе приверженцев императора, и именно в ту эпоху, о которой говорю я сейчас.

Власть Наполеона над людьми, власть столь решительная, началась гораздо раньше времени его величия. Так, Жюно любил его и готов был поделиться с ним последним куском хлеба, пролить за него свою кровь. Я думаю, что волшебство его слова, яркого, живого, сильного и вместе точного, много способствовало этому. Жюно рассказывал мне один случай, свидетелем которого стал в Италии, незадолго до Кампо-Формийского договора. Сражение с неприятелем выдалось жаркое, день уже склонялся к вечеру. Один пехотный батальон, пробыв целый день в огне, проявил неосторожность и к вечеру был окружен австрийским полком. Увидев неприятеля, солдаты наши, измученные усталостью, дрогнули и побежали к резервному корпусу. Жюно, тогда адъютант главнокомандующего, ехал с каким-то приказанием в дивизию Массена.

— Как? — вскричал он, увидев бегство солдат, и, конечно, употребил при этом сильное словцо. — Вы бежите, а главнокомандующий надеется на вас! Я видел, как вы поступили, и сейчас скажу ему, что вы бежали.

Многие солдаты бросились к его лошади и закричали:

— Нет, нет! Вперед, вперед! Смерть немцам! Да здравствует республика!

Но гораздо большее число голосов воскликнули: «Да здравствует наш генерал!» И те люди, которые убегали от австрийцев, как чайки от бури, опять стали у дула пушек, чтобы остановить неприятеля, потому что им напомнили только имя Бонапарта.

Да, в этом человеке, даже в самых мелких подробностях его жизни, было чудное, властительное могущество над душами. Особенно все, кто получил близ него огненное крещение, как называл он это сам, были преданы ему телом и душой, точно как последователи Магомета голосу своего пророка. И совсем не блеск трона ослеплял и привлекал его сеидов. Даже когда голос его шел уже не с высоты трона, где казался он в громовом облаке, чело их так же склонялось перед его именем. И солдаты всех стран, жители разных широт, кто только мог видеть и слышать его, сохраняли это волшебное удивление, которое служило ему вместо алтаря. Но те, кто любил его всегда, остались в преданности ему и в обожании восторженном, благоговейном. Я не укажу на доказательство, часто, слишком часто приводимое в пример: преданность последовавших за ним на остров Святой Елены…

Никогда не видела я так ясно любви Жюно к императору, как во время Йенского похода; можно назвать отчаянием то, что чувствовал он, получая каждый новый бюллетень. Да, я видела, сколько проливал он слез, как был несчастлив, как любил его!

Поход 1806 года принадлежит к числу бессмертных походов императора, битва Йенская — один из прекраснейших дней его. Французскую армию составляли семь корпусов под началом Лефевра, Бернадотта, Ланна, Даву, Ожеро и Сульта. Резерв на границах Вестфалии был под началом Мортье; вся кавалерия находилась под руководством Мюрата. Войска, принадлежавшие к Рейнскому союзу, в первый раз сражались со своими земляками и находились под предводительством француза, маршала Лефевра. Прусская армия состояла из двухсот тридцати тысяч человек, одетых и обученных превосходно. Кавалерия прусская давно почиталась первою в Европе; артиллерия была многочисленна и прекрасна. Всею армиею начальствовал генералиссимус принц Брауншвейгский. Гений Фридриха Великого еще вдохновлял дряхлое тело фельдмаршала Мёллендорфа и Калькрейта, знаменитого своими военными успехами. Там был и Блюхер, еще безвестный, которого должны были прославить ошибки его неприятеля.

Бернадотт открыл поход сражением при Шлейце, небольшом городке и столице крошечного княжества Рейсс; затем последовало сражение Заальфельдское. Наконец, 14 октября, через три недели после отъезда императора из Сен-Клу, была одержана Йенская победа, одна из славнейших побед его военного поприща. Говорят, что Мюрат решил жребий дня атакою смелою и неудержимою. Кавалерия устремилась вперед с такой пылкостью, писал Дюрок Жюно, что преследовала неприятеля почти до самого Веймара, то есть около пяти лье. Примечательно, что пруссаки называют 14 октября не Йенским днем, а в честь Ауэрштедта, деревни между Наумбургом и Дерибургом, где стоял