Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

1938 год перечеркнул все дальнейшие планы и научные поиски. Г. Стадников был второй раз арестован 9 августа 1938 года «за участие в национал-фашистской организации в Академии наук» и содержался в Бутырской тюрьме, осужден ВК ВС СССР 22 апреля 1939 года на 20 лет лагерей и 5 лет поражения в правах с конфискацией всего личного имущества с формулировкой: «С 1929 г. Стадников является агентом германской разведки, которую систематически снабжал секретными материалами по научно-исследовательским работам в области угля. С 1917 года вел активную борьбу против Советской власти. В 1936 году вошел в состав антисоветской террористической группы и по заданию последней проводил вредительскую работу в Институте полезных ископаемых АН СССР с целью срыва исследований в области химии угля».

Из Москвы его перевели в Ухтижемлаг, потом в Воркуту. Первоначально он выполнял общую работу, затем попал в углехимическую лабораторию комбината «Воркутауголь», где числился лаборантом. Был освобожден через 17 лет; 11 июня 1955 года он был реабилитирован определением ВК ВС СССР в связи с отменой приговора «по вновь открывшимся обстоятельствам» и прекращением дела «за отсутствием состава преступления».

Забегая вперед, заметим, что в это же время был окончательно реабилитирован и Я. Д. Гродзенский. Поселившись в тихой Рязани, он разыскивал некоторых знакомых по местам заключений и ссылок. Через адресный стол нашел домашний адрес Г. Л. Стадникова и решил написать с предложением возобновить знакомство.

В ответ пришел текст, который легко уместился на обычной почтовой открытке. Он был вежливым, сухим и не допускавшим даже мысли о поддержания отношений в будущем.

«Москва. 24.09.55

Многоуважаемый Яков Давидович!

Ваше письмо получил своевременно; благодарю за память. Задержал ответ, так как собираюсь менять адрес; не знаю еще, на какой – московский или иногородний до сибирского включительно.

С вожделением вспоминаю о Воркуте и с каждым днем все чаще и чаще.

Передайте привет Нине Евгеньевне.

Г. Стадников».

Открытка Г. Л. Стадникова Я. Д. Гродзенскому, 24 сентября 1955 г.

Теперь все про всех знающий интернет легко позволяет выяснить, что из Москвы Г. Л. Стадников никуда не уехал, с 1955 по 1959 год Георгий Леонтьевич работал в Институте нефти АН СССР. В 1957 году ученый опубликовал книгу «Глинистые породы». Ему было 75 лет, когда он получил реабилитацию.

Скорее всего, даже в преклонном возрасте он не чувствовал себя в безопасности от государства и опасался всякой связи с бывшими зэками, пусть и реабилитированными, даже с теми, с кем в тяжелое время приятельствовал.

Однажды, это уже было в 1960-е годы, мой отец увидел Стадникова на Тверской. Тот шел в глубокой задумчивости. Отец окликнул его, Георгий Леонтьевич вздрогнул и, сделав решительный жест, означающий, что он не узнает, продолжил путь. Может быть, и правда не узнал?! Ведь ученому было уже под 90.

…Возвращаемся в Воркуту 1943 года. Оказавшись на положении «вольняшки», Яков, которому к тому времени было далеко за 30, всерьез задумался о создании семьи. Написал трогательное письмо своей знакомой Нине Карновской, жившей в Рязани, а та откликнулась, приехала к нему в Заполярье. Несколько раньше положенного срока родился сын…

Об этом – в конце «Пролога», а сейчас, перескочив через несколько лет, приземлимся в 1949 году. Карновская Н. Е., похоронив в сентябре 1949 года мать, как принято по православному обычаю, организовала сороковины и, оставшись вдвоем с пятилетним сыном, решила перебраться к мужу в Воркуту. В Рязани ее, кроме могилы матери, ничего уже не держало. В Воркуте же врачи были очень нужны, а она в предыдущие приезды в Заполярье уже успела приобрести репутацию хорошего педиатра.

В начале декабря прибыли мы в Воркуту, и в первый же день отца «забрали»! Этому предшествовал обыск, о котором у меня остались смутные воспоминания. Проводили его два милиционера, настроенные довольно добродушно. В какой-то момент я потихоньку забрался на табурет, дотянулся до выключателя, последовал щелчок, и комнатенка погрузилась в кромешную тьму – в Воркуте стояла полярная ночь. Милиционеры вскочили, я тотчас включил свет. Несмотря на драматизм ситуации, все закончилось дружным смехом стражей порядка…

8 декабря отец сумел передать матери письмо: «Подозреваю, что через несколько дней поплыву надолго и далеко. Прошу тебя быть мужественной и не терять равновесия духа ради Сережки, для которого ты должна жить и мужаться. Я уверен, что все кончится для нас хорошо. Я устроюсь где-либо в Красноярском или Алтайском крае. Через некоторое время ты получишь от меня известия. Здесь не задерживайся. Лучше возвратись и поживи хотя бы в Москве… Будь умницей и спокойной. Обо мне не беспокойся. Беспокойся о себе и береги себя ради сына. Все, как ты часто говоришь, образуется».

11 декабря продолжение письма карандашом: «Еще раз повторяю, что я чувствую себя вполне спокойно. Ты должна быть спокойной и поскорее уехать из Воркуты, т. к. твое присутствие мне ничего не даст и ничем не поможет… Встретимся где-либо в Алтайском или Красноярском крае. Некоторым (Куницыну, например) удается хорошо устраиваться в ссылке».

Ход разбирательства виден из второго тома следственного дела отца. На первом допросе 13 декабря 1949 года повторяется рассказ о «троцкистской деятельности»: «Я в ноябре 1927 года на одном из комсомольских собраний выступил в защиту троцкистской платформы, по какому вопросу, сейчас не помню. Перед 15 съездом ВКП(б) я голосовал за платформу троцкистов против генеральной линии ВКП(б). После окончания работы 15 съезда ВКП(б) примерно в январе 1928 года я был исключен из комсомола за троцкистские взгляды, выступление против генеральной линии ВКП(б) и голосовал за платформу троцкистов» (дело П-28394, т. 2, л. 14).

Следующий допрос начался в половину восьмого вечера 22 декабря и закончился в час ночи уже 23-го. Стало быть, продолжался пять с половиной часов, а текст протокола уместился на трех страницах (дело П-28394, т. 2, л. 18–20). Сухие строчки не передают эмоций, криков, а может быть, и рукоприкладства. Соотношение между ходом и содержанием разговора при допросе и тем, что остается в протоколе допроса на бумаге, тоже неоднозначно. Что попадет в протокол допроса и что будет опущено, решал только следователь.

И каждый допрос начинался с одних и тех вопросов, на которые давались одни и те же ответы:

Вопрос: Сегодня вы намерены рассказывать правду?

Ответ: Сегодня, как и раньше, я следствию рассказываю только правду.

Вопрос: Если вы рассказываете правду, то почему же не даете показаний о своей контрреволюционной деятельности?