Одинокий мальчишка. Автобиография гитариста Sex Pistols - Стив Джонс
Я лишь пытался показать другим, что я не пустое место. Поэтому решил отрастить волосы, напялить милую гавайскую рубашку, джинсы, ковбойские сапоги и бежевый приталенный пиджак с большим воротником, который продается в местах вроде Take 6. Я надевал все это и прогуливался по Кингс-роуд, неся украденный портфель, и надеялся, что выгляжу как чувак из какой-нибудь компании звукозаписи в Лос-Анджелесе. Это, конечно, все было странно. Сомневаюсь, что в дипломате вообще что-нибудь было. Глен рассказывает (и опять же я этого не помню, но как я уже сказал, он не из тех, кто выдумывает – в отличие от всех остальных в этой книге, кроме Куки), что я однажды стащил портфель с кучей бабла и накупил нам столько пирогов с картошкой пюре, что мы потом едва могли идти по улице Хаммерсмита, поэтому, может быть, это как раз тогда и было.
В общем, это была очередная идиотская фантазия, которую я придумал в отчаянной попытке привлечь внимание. Я где-то подсмотрел этот образ и подумал: «Попробую и посмотрим, что будет». Но горькая правда состояла в том, что ни хрена не произошло. В следующем веке этот прикид на какой-то момент стал весьма модным, поэтому можно было сказать (хотя я бы не сказал), что я на сорок лет опередил свое время. Полагаю, сейчас это называют «прикидом яхт-клуба». Мне не очень нравится это название – яхты меня никогда не интересовали, это был, скорее, образ жизни.
Учитывая, сколько раз я рисковал, было неизбежно, что в один прекрасный день удача повернется ко мне задом. Тот факт, что я не помню, за что меня взяли, – вероятно, еще один пример того, что память меня покидает, когда жизнь становится слишком тяжелой, но вряд ли это связано с Полицией моды. Каким бы ни было обвинение, когда летом 1974-го я оказался в изоляторе временного содержания в Эшфорде, это стало для меня неожиданным шоком. Теперь я был уже старше восемнадцати, а мой список судимостей был таким же длинным, как рука баскетболиста. Меня на полном серьезе могли упечь далеко и надолго. Это тебе не летний лагерь для бойскаутов, каким был Бенстед-Холл: теперь я попал в настоящую тюрягу семидесятых, как в телесериале «Овсянка» (1973).
Я был закоренелым преступником, поэтому, безусловно, заслуживал там оказаться, но пиздец как не хотел. Ужасное место. Я провел там всего около трех недель, но казалось, что прошел целый год. У кого-то по радио крутили топ-20, и я помню, как поднес ухо к щелке в огромной металлической двери и услышал песню The Rolling Stones «It’s Only Rock ‘n’ Roll But I Like It». Не самая лучшая их песня, но им уж точно было куда веселее, чем мне.
Если бы мне впаяли приличный срок, который мне, в принципе, грозил, почти без сомнений можно сказать, что группа бы развалилась и я был бы единственным, кому больше незачем жить, а ведь я отчаянно хотел продолжать начатое и не дать коллективу загнуться. К счастью – для меня, если не для музыкальной индустрии, – эта явка в суд станет не такой, как большинство предыдущих, поскольку теперь за меня было кому замолвить словечко перед судьей. Учитывая, какой это оказался поворотный момент в моей жизни, ты, наверное, думаешь, я хорошо помню, что за драма развернулась в зале суда. Вероятно, это происходило в мировом суде Мерилибоун… и больше я ничего не помню.
Мне повезло, что был человек, который находился в курсе событий больше, чем я сам. Это Малкольм Макларен – первый, кто по-настоящему заботился обо мне и принимал участие в моей жизни. Малкольм настолько ловко ездил судье по ушам, говоря, какое у меня светлое будущее и какой огромный вклад я сделаю в британское общество, что парень в парике просто отпустил меня, сделав финальное предупреждение. Если бы он только знал, что произойдет, посадил бы за решетку и выбросил ключ.
Глава 14. Красафчик Джонс и его автоматические удовлетворители
После того как Малкольм впрягся, мы отыграли всего один концерт, где я пел. Этого оказалось достаточно, чтобы убедиться в том, что фронтмен – это не мое. И не сказать, что концерт проходил под большим давлением – просто скромная вечеринка в кафе Salter’s на Кингс-роуд для богатенькой молодежи, любившей попудрить нос. Но учитывая, что я чуть не обосрался, можно подумать, что выступали мы в королевском зале Альберт-Холл[85].
Сегодня немного напрягает, что с самых первых дней все снимается и документируется, потому что ведь ничего не развивается естественным образом, и исчезает вся таинственность человека, который все это видел и рассказывает, как это произошло. Но я бы хотел, чтобы кто-нибудь снял то выступление, потому что наблюдать, насколько отвратительно я исполнял, было бы пиздец как ржачно. После концерта Вивьен сказала, что я «драл глотку». Не знаю, что это значит – долгих лет ей жизни, – но думаю, она пыталась быть ко мне добра. Проблема состояла не столько в моем «пении» (хотя пел я отвратительно), сколько в том, что я понятия не имел, как вести себя на сцене.
Я еще не носил никаких панковских шмоток – наверное, до сих пор прокатывал мой образ богатого хиппи с лейбла, отчаянно пытающегося привлечь к себе внимание, – и мы сыграли только «Scarface» да пару каверов. Но эти десять минут, казалось, длились целую вечность, за которые я уж точно понял, что, когда все палятся и проявляют ко мне внимание, – это не для меня. Не в моем характере. Ну, в моем, потому что внимание я люблю, но только до определенного момента. Во мне весьма странным образом сочетаются экстраверт и интроверт – как только прожектор начинает светить слишком ярко, хочется съебать обратно в тень.
В некоторой степени нечто похожее произошло в магазине, который к тому времени уже стал называться простым и понятным именем «Секс». Это было сделано для того, чтобы каждый проходящий мимо обратил внимание, и Малкольм с Вивьен нанимали весьма смелых персонажей, чтобы помочь донести свой посыл. Одним из них, безусловно, был я; по крайней мере, когда слегка напивался. Но Памела Рук, также известная как Джордан, которая помогала Крисси в торговом зале магазина Sex, – о, это была незаурядная личность.
Как только она вошла в магазин, я сразу же заметил ее выдающиеся формы. Да, мне нравилась Джордан. С ней было весело, но ее похуизм, можно сказать, меня даже пугал. Она одевалась настолько вызывающе, что мне было стыдно и неловко идти рядом с ней по улице, потому что все на нас пялились. Она не переодевалась, когда приходила на работу, и машин тогда ни у кого не было, и в конце тяжелого рабочего дня она, пошатываясь, шла по Кингс-роуд и садилась в автобус, отправляясь к себе в деревню или в какую-то сраную глушь, где жила. Сиськи у нее висели, она ехала в автобусе и была в костюме из латекса! Сейчас-то,
