Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Так что в 1988 году на симпозиум в Кёльн поехали мы с Владимиром Сизым, в Калгари он не засветился, и мы хорошо позанимались, слушали лекции, а вечером пили местное водянистое пиво, называемое кёльш. Донике был каким-то озабоченным, но со мной поговорил, про Калгари не спрашивал, а захотел узнать, как мы определяем мезокарб (Сиднокарб). Я ответил, что это распространённый стимулятор, но по второй процедуре, разработанной самим Донике, он не определяется. Донике спросил почему, я сказал, что MSTFA — его любимый реагент — разрушает молекулу мезокарба, просто рвёт её на куски. Тогда он попросил срочно прислать ему наши данные, как мы его анализируем: гидролиз, экстракцию, очистку, получение производных, хроматограммы и спектры. Потом устало закрыл глаза, а глаза у Донике были большие, живые и тёплые, он своими глазами смотрел на меня будто из глубины; вдохнув, он пояснил: из-за вашей непонятной перестройки в Германию из России потоком хлынули тестостерон, метандростенолон и Сиднокарб.
По возвращении в Москву Семёнов меня расспрашивал, что да как было в Кёльне, кто про что говорил; при этом если дело касалось Донике, то требовал мельчайших подробностей. Конечно, я передал его просьбу прислать наши данные по определению мезокарба. Семёнов нахмурился, но разрешил послать по факсу в Кёльн наши процедуры и распечатки, и безотлагательно. Охлаждение отношений между Семёновым и Уральцем продолжалось, иногда Семёнов вызывал меня — казалось, просто поговорить; наверное, так он раньше с Уральцем откровенничал, хотя это неверное слово, Семёнов был очень закрытым человеком. Обычно это были разговоры ни о чём, толчение воды в ступе, перемалывание новостей и обсуждение ряда персонажей, от которых годами не было покоя.
5.10 Отпуск. — Секретная лаборатория для Олимпийских игр в Сеуле
Как-то раз уже летом я сидел в кабинете у Семёнова, мы снова что-то обсуждали, и я его спросил: почему перед Калгари мы выпустили двух лыжников на допинговой схеме? Допустим, тестостерон у парня — это ещё не беда, через три дня всё пройдет, пусть едет, но вот девка была со станозололом, почему её не отцепили от поездки на Олимпиаду? Семёнов повертел головой, запыхтел и заворчал, зачем мне это надо знать и почему я помню всё подряд, как кэгэбэшник… Но я сидел и ждал; Семёнов вздохнул и пробурчал: «Твои оба, чтоб ты знал, — и парень, и девка — Олимпийские игры выиграли, так что прекращай свои вопросы». Тогда я, резко сменив тему, попросил дать мне отпуск: полностью и по закону на все двадцать четыре дня. Веронике, жене моей, на работе выпала хорошая путёвка на семью с ребёнком в дом отдыха на Чёрном море, сыну четыре года, а я за последние три с ними ни разу по-человечески в отпуске не был. Семёнов посмотрел на меня как на предателя, вздохнул — и согласился.
Буквально за пару дней до отпуска Семёнов попросил зайти к нему, усадил меня напротив себя и медленно, с гримасами и паузами, словно пропуская непечатные выражения, сообщил, что они — кивнув головой вверх, что означало Госкомспорт, — решили, что в Сеуле тоже будет работать секретная лаборатория. Размещаться лаборатория будет на шикарном круизном лайнере «Михаил Шолохов», который в период проведения Игр будет стоять в Инчоне, в морском порту неподалеку от Сеула. На борту будет штаб советской делегации. Более того, наши советские сборники последние две или три недели будут находиться во Владивостоке, им нужна акклиматизация, поэтому там тоже будет стоять прибор, на нём будет работать Виктор Уралец. Владимир Сизой с остальными приборами будет держать оборону в Москве.
— А что я? — осторожно спросил я Виталия.
— А ты с Юрой Долотиным и Натальей Васюковой будешь работать в Сеуле, — сказал Семёнов.
Долотин был гениальный и невероятный инженер, читавший электронные схемы и чинивший любые приборы, а Наталья была старшим научным сотрудником в группе Сизого. Обалдевший и озадаченный, я испугался за свой отпуск, Вероника мне такого не простит. Но Семёнов сказал, чтобы я подготовил список всего необходимого для работы в Сеуле из расчёта анализа 100 проб — и давай, можешь ехать в свой отпуск.
Список я сделал за два часа, у меня была заготовка на дискете, перечень всего, что мы брали с собой на велогонку в Финляндию, когда работали в лабораторном автобусе. У нас стоял компьютер Olivetti со скрипучим принтером, но удивительно надёжный, и я быстро распечатал список и отдал его Виталию; копию оставил себе, дома надо будет ещё раз по нему внимательно пройтись, вдруг я что-то пропустил. Семёнов сказал, что в конце августа я должен быть во Владивостоке, там грузимся на борт и идём в Сеул на тридцать девять дней, — просто невероятно, ещё утром мне в голову такое не могло прийти! На следующий день я поехал в Госкомспорт за справкой, что меня командируют во Владивосток, город был закрытый, для разрешения на въезд нужна была справка, а разрешение оформлялось в отделении милиции по месту жительства. Просто так купить билет на самолёт было нельзя.
Всё, еду в отпуск! Из отпуска я иногда звонил Семёнову, как у нас было заведено, в итоге он велел мне прилететь в Москву на несколько дней раньше, но спасибо и на этом; своих, Веронику и Василия, я оставил отдыхать до конца срока. Оказалось, надо было срочно заказывать прочные деревянные ящики для оборудования: всё тяжёлое и большое Госкомспорт отправляет во Владивосток военными транспортными самолётами, и как там наши ящики будут бросать или не будут бросать, неизвестно, но ценное оборудование должно быть тщательно упаковано. Мы с Юрой Долотиным стали чертить и прикидывать размеры ящиков, решили, что доска должна быть «сороковка», не тоньше. В лаборатории было тихо, по официальной версии считалось, что оба прибора будут стоять во Владивостоке, а про то, что один прибор установят на судне и повезут в Сеул, остальные сотрудники не знали или делали вид, что не знали.
Но точно никто не знал, когда наши приборы доставят во Владивосток и куда именно, так что Виталий решил отправить меня пораньше — встречать их на месте и сторожить. Мы получили экипировку сборной СССР, две большие синие сумки, и
