Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
В соседних комнатах или каютах оказался небольшой медицинский центр, там работали замечательные ребята, врачи из Владивостока: стоматологи, травматологи и кардиологи. Тогда в Пусане при разгрузке яхт и лодок случилось несчастье: аппарель, тяжёлая металлическая платформа, по которой погрузчики с улицы заезжали в трюм, прижала моряка и раздавила ему таз и ноги. Это случилось внутри трюма, и никто об этом не знал, пока судовой врач не попросил помощи у наших врачей. Те, увидев тяжелейшее состояние пострадавшего, уже перед клинической смертью, пришли в ужас и сказали, что нужна срочная госпитализация, иначе он умрёт. Но как это сделать? И судовой врач, и матрос — люди совершенно бесправные, хотя такой конец был предусмотрен: на судне имелась холодильная камера для трупов. В то время матросы считались расходным материалом, они даже на берег не могли сойти со своим паспортом моряка.
Но свежий ветер перестройки уже успел продуть мозги. Наши доблестные врачи, Коля Зубков из Владика и Марина Ермакова из Москвы, выпив для храбрости нашего спирта, не стали молчать и рассказали об этом несчастье артистам, жившим на судне. С нами были Хазанов, Винокур, Грачевский, Укупник, Пак с гитарой и другие. Кто-то не выдержал, возмутился, и новость по цепочке дошла до деятелей партийно-хозяйственной номенклатуры из Приморского и Хабаровского краёв, с нами была Светлана Юрьевна Орлова. Артисты сказали, мол, как мы можем перед вами выступать, когда за перегородкой человек мучительно умирает. Мы не хотим трупов в морозилке. И наша охрана из КГБ их поддержала, хорошие были ребята, ими руководил Эмерик Меркурьевич Шевелёв. Так что не успели мы причалить в Инчоне, как приехала корейская скорая помощь и увезла матроса. Он целый месяц пролежал в больнице — и перед отплытием back to the USSR вернулся здоровым.
Как только нас впервые выпустили в город, мы сразу попали в окружение возбуждённых девчат лет двадцати, студенток Сеульского университета, изучавших русский язык и литературу. Удивительно, но они изучали русский язык, не имея возможности приехать в СССР, без шанса даже встретить живого человека оттуда, носителя языка. Но случилось чудо, Олимпийские игры, и мы приехали! Если студентка вдруг понимала мою фразу целиком, то она была готова упасть в обморок от счастья, но подруги в неё вцеплялись и тормошили, чтобы она по буквам и по словам разъяснила, что я сказал. Потом появились проповедники, мне дали два экземпляра Библии на русском языке, и я потихоньку пронёс их на борт. Наша охрана на входе всех проверяла, нельзя было проносить спиртное, однако насчёт Библий сообразили только через неделю и объявили, что за время пребывания можно принести только одну книгу для себя. Однако мы с Юрой Долотиным за неделю уже успели натаскать штук двадцать экземпляров Библии и половину раздали той же охране.
На борту работал безалкогольный бар — и была культурная программа. В баре деньги не принимали, всем выдали какие-то талоны, и мы на них покупали вкусный напиток из дальневосточного лимонника, точнее, нам его наливали в пластиковую бутылку «на вынос», а мы у себя в каюте смешивали его с медицинским спиртом. Получался прекрасный коктейль. И не забуду кино: нам показали новые фильмы «Холодное лето пятьдесят третьего» и «Маленькую Веру» — просто потрясающие картины, а ещё была двухсерийная «Асса», мы удивлялись и переглядывались, что́ это ещё за тягомотина, но высидели до конца.
Первые десять дней проб не было. Нам, обитателям судна «Михаил Шолохов», устроили невероятный приём в гостинице «Лотте» в Сеуле, такой еды, особенно морепродуктов, я в своей жизни не видел и не пробовал. Нас накормили и повезли на открытие Олимпийских игр; шёл дождик, но зрелище было незабываемое. Последующие дни нас приглашали в корейские рестораны: такой еды в СССР никто в глаза не видел и даже представить себе не мог! Корейцы с интересом за нами наблюдали и были поражены, когда уже через пять минут я мог есть палочками. Но пальцы у меня были ловкие, ведь не зря же я много лет учился играть на пианино! И острую пищу я ел не кривясь и не кашляя — дома отец мой перчил всё подряд до умопомрачения.
Понемногу стали привозить пробы тяжелоатлетов, две были с небольшим тестостероном, но потом вдруг вылез огромный метандростенолон! Кто это такой сумасшедший и бесстрашный, кто принимает метан во время Игр и как его выпустили за границу, ведь сборные команды проходили контроль сначала в Москве у Владимира Сизого, потом во Владивостоке у Виктора Уральца? Оказалось, это нас так проверяли, кто-то из врачей принял пару таблеток, затем слился в банку, концентрация оказалась бешеная, мой прибор замигал и распищался — и чуть было не отключился! И так чувствительность в Сеуле была не очень хорошая, поэтому я пожаловался куда надо и больше таких проб нам не привозили.
Приближались соревнования по лёгкой атлетике, и 21 сентября Сергей Португалов привез восемь проб: их надо срочно проанализировать. А прибор не работает. Юра Долотин возился с ним две ночи, нашёл неисправности, и прибор включился! Но если горят зелёные огоньки, это ещё не значит, что вернулась прежняя чувствительность. Я поставил новую колонку — и вот они появились, торчат небольшие пики метаболитов станозолола. Если мы видим мелкую Стромбу, то можно работать. Я записал 23 сентября в дневнике: «Нашёл Стромбу у Седых. А Наталья вырубила Ли: T/E ~ 8… Вся картина анализов стала проясняться. Вроде провернулось колесо судьбы…» Действительно, в те дни была сплошная нервотрёпка: а вдруг наш прибор сломался и мы не сможем делать анализы?!
Португалову наши результаты не понравились, и он снова привёз пробы мочи, но уже под номерами, один-два-три — и без фамилий. И снова я пишу в дневнике: «…пробы (закодированные) мы легко раскусили
