Мгновения с Юлианом Семёновым - Борис Эскин
– Чушь собачья, вранье!
Походил по кабинету, затянулся сигарой, потом, утихомирив свой пыл, продолжил:
– Приятно это слышать или нет, но Израиль утер нос нашим военным советникам в Египте. И показал всему миру, что такое настоящая, современная армия. Всего шесть дней! – и полный разгром арабских войск. Одних пленных египтян оказалось около семи тысяч, а евреев – лишь 15 человек! Израильская армия уничтожила 400 египетских и сирийских самолетов, 600 танков, полностью овладела Иерусалимом, завоевала весь Синайский полуостров, прорвалась к Суэцкому каналу!..
Он продолжал на едином дыхании сыпать цифрами, фактами, словно читал лекцию для курсантов военной академии. Только, в отличие от белоголовых профессоров в генеральских мундирах, делал это по памяти, а не по шпаргалке, и с такой страстью, на которую штатные лекторы отродясь не способны.
А еще Юлиан всю жизнь не прекращал писать стихи. Правда, не очень афишировал этот «грех». Трезво понимая, что до своих звонкоголосых друзей-поэтов – Жени Евтушенко, Роберта Рождественского и Андрея Вознесенского ему далековато. Однако при любом удобном случае – в телеинтервью или в беседе с газетчиками – цитировал вирши собственного производства. Нередко эти стихотворные опусы попадали в романы как написанные его героями. В очередной передаче «Встречи с Юлианом Семеновым» мой собеседник представил целый «горнолыжный» цикл, созданный в пору увлечения Домбаем – Меккой советских горнолыжников.
Одно из стихотворений этой подборки Семенов вставил потом в свой роман «Экспансия», «отдав» собственные строки Максиму Максимовичу:
Когда идешь в крутой вираж,
А впереди чернеет пропасть,
Не вздумай впасть в дурацкий раж:
Опорная нога – не лопасть.
Когда вошел в крутой вираж,
И лыжи мчат тебя без спроса,
И по бокам – каменьев осыпь…
Стихи уж точно не стороннего наблюдателя, а самолично испившего яростное и счастливое безумие слалома. Стихи, в которых весь Семенов – азартный игрок, смельчак, бретер, философ.
Не лги! Иди в другой вираж,
Спускайся вниз, чтобы подняться,
Не смеешь просто опускаться,
Обязан сам с собой сражаться,
Чтоб жизнью стал один кураж!
Когда смешенье света с тенью
Несет тебя, как к возрожденью.
А в снежной пелене – мираж…
Потом Юлиан, помолчав, вытащил из кармана крохотный блокнотик и сказал:
– Как-то взгрустнулось, были еще достаточно ранние сумерки, и я написал вот такие стихи. Начал их в горах Кавказа, а закончил вчера, здесь, в горах Крыма. «Моим умершим друзьям».
Все, кто ушли, в живых живут.
Все, кто остался, помнят павших,
Мы здесь их ждем,
Они придут,
Они тихонько подпоют,
Когда начнет свое Высоцкий,
Светлов, Эрнесто, Заболоцкий…
Окончим пир – они уйдут…
Не забывайте утром сны.
Приходим к вам мы поздно ночью.
Храните нас в себе воочью,
Как слезы раненой сосны…
Юлиан любил писать стихи. Но еще больше любил читать прекрасные чужие. И был безмерно счастлив, когда вдруг открывал новый поэтический голос. Так случилось с божественным явлением Ники Турбиной.
Однажды он протянул мне листок со стихами, и с тихим восторгом произнес:
– Посмотрите, Борис, что эта восьмилетняя девочка написала мне!
Я взял страничку и прочитал: «Про этот дом. Ю. Семенову»
По пыльной дороге,
Изранены ноги,
Путник бредет.
Под солнцем палящим
Вперед и вперед.
Рука одинока,
Подернуты болью глаза.
Слеза ли от горя
Иль просто от ветра слеза.
Но знаю,
За морем,
В неведомом тайном краю,
Есть дом под каштаном,
Я к этому дому иду.
Дом под каштаном! Так это ж о «бунгало» в Мухалатке, где мы сидим сейчас!
То были стихи Ники Турбиной, гениального ребенка из Ялты, о котором даже рассказывать… страшно. Нет – ужасно боязно, ужасно больно, ужасно печально…
Семенов познакомился со стихами юной поэтессы несколько лет назад. Он тогда только начинал строить дом в Верхней Мухалатке, и жил в гостинице «Ялта». Бабушка Ники – Людмила Владимировна работала в гостинице зав. бюро обслуживания. Она показала стихи своей внучки писателю. И Юлиан, обалдевший, ошалевший от радости встречи с неописуемым, с невероятным, в тот же день продиктовал по телефону в «Комсомольскую правду» сообщение про чудо, которое «явилось под сенью Ай-Петри», про философские стихи малышки, «под которыми подписались бы Анна и Марина» – то есть Ахматова и Цветаева. Вскоре из газеты прилетел корреспондент, сделал большой материал о девочке-вундеркинде.
А потом Евтушенко опубликовал подборку стихов Ники Турбиной. И началось: восхищение, умиление, обожание. Многотысячные аудитории ловили каждое слово юной поэтессы. Всем тут же захотелось «клубнички» – поползла сплетня, что ялтинская школьница – якобы, внебрачная дочь… Андрея Вознесенского («Сами понимаете – гены!»).
Евтушенко взял на себя миссию опекать Нику. Она, кстати, посвятила знаменитому поэту такие строки: «Вы поводырь, а я слепой старик. Вы проводник. Я еду без билета». Евгений Александрович написал предисловие к первому сборнику стихов «Черновик», который вышел на девятилетие поэтессы и разошелся фантастическим тиражом – в 30 тысяч экземпляров.
«Название этой книги мы выбрали вместе с Никой, – писал в предисловии Евтушенко. – Восьмилетний ребенок в каком-то смысле – это черновик человека».
Думаю, Евгений глубоко ошибался. Она никогда не была черновиком. Все, что Ника создавала, писалось набело. Не только в прямом, но и в переносном смысле: ни в поэзии, ни в жизни уже ничто не возможно было исправить, стереть, переписать.
Вы умеете пальцами слушать дождь?
Это просто.
Дотроньтесь рукой до коры дерева,
И она задрожит под вашими пальцами,
Как мокрый конь…
Это говорит девочка, которой нет и семи лет!
И еще о дожде:
Я поглажу капли пальцами через стекло…
Я хочу пальцами услышать дождь,
Чтобы потом написать музыку.
………………………………
Дождь, ночь, разбитое окно.
И осколки стекла
Застряли в воздухе,
Как листья,
Не подхваченные ветром.
Вдруг – звон…
Точно так же
Обрывается жизнь человека.
Образы, которыми переполнены стихи Ники Турбиной, потрясают щемящей болью, недетским трагизмом, невероятной для такого юного существа сочной метафоричностью. Корабли у причала «чешуйками дождя покрыты, как две большие рыбы», «я закрываю
