Мгновения с Юлианом Семёновым - Борис Эскин
В стихотворении «День рождения» – а то было ее восьмилетие! – Ника пишет о детстве, как о чем-то давно канувшем в Лету:
А может быть, нарочно не хочу
Я часовую стрелку повернуть
Обратно в детство.
А в девять лет, как усталый философ, скажет:
Я стою у черты,
Где кончается связь со Вселенной…
Она росла бледным, не слишком здоровым ребенком, сказывалась астма, которая преследовала девочку с малых лет. Но внешне – в школе, в быту мало чем отличалась от своих сверстниц.
Как-то привез девчушку к нам домой, в Севастополь, мой давний знакомый, хороший крымский поэт Леонард Кондрашенко. (Его стихи по-настоящему открыла для меня друг нашей семьи, ярчайшая журналистка Украинского радио, тонкий знаток искусства, и просто – светлый человек, киевлянка Сусанна Каракоз). Леонард отчаянно пытался защитить Нику от алчных восторгов толпы и спекуляций прилипал. Наша гостья восторженно разглядывала коллекцию океанских раковин и благоухающие срезы реликтового можжевельника – моя жена Ольга смонтировала из них целый фриз в салоне. С горящими глазами слушала Ника рассказы о причудливом мире камня. Потом мы всей «дружиной» отправились на Херсонес, прихватив очаровательный беленький клубочек – нашу собачку Ксюшу, в которую девочка влюбилась с первого взгляда.
Богатое и свободолюбивое государство-колонию Херсонес основали в V веке до новой эры выходцы из греческого города Гераклея. Почти два столетия назад офицер Черноморского флота Крузе произвел первые раскопки на скалистом берегу юго-западнее Ахтиарской (Севастопольской) бухты. Сегодня Херсонесский историко-археологический заповедник – один из самых выдающихся памятников культуры на территории бывшего СССР.
Весной Херсонес особенно величав и притягателен. Словно оживают громадные крепостные стены и башни, белоснежные мраморные колонны базилик, ажурные арки, знаменитые галечные мозаики. Смешались морские запахи йода и соли с дурманящими ароматами трав, вымахавших среди древних камней…
Ника буквально расцвела, разрумянилась, хохотала, носясь с Ксюшей между валунами у кромки воды, балансируя на тысячелетних камнях раскопанного городища, пропадая и вновь возникая в некошеных травах с горящими огоньками майских маков…
Моя Ольга подарила ей красивую раковину, и Ника тут же бросилась шарить по карманам, чтобы вручить что-нибудь в ответ. Но ничего подходящего не было, и тогда девочка протянула жене свою самую дорогую вещицу – малюсенькую гуттаперчевую куколку, для которой собственноручно пошила миниатюрный кружевной сарафан…
Через год после нашей встречи вспыхнет звездный час Ники – она получит высочайшую поэтическую награду – Золотого венецианского Льва.
А еще через год о ней начнут забывать.
«По улицам слона водили. Это была Ника Турбина. А потом слона бросили и забыли», – так напишет впоследствии в своем дневнике повзрослевшая поэтесса, сидя в запущенной квартирке на окраине Москвы, окруженная пустыми бутылками, сомнительными друзьями, кошкой и двумя собаками. Она сочиняет все меньше, и меньше, и, как считали ее недавние фанатичные почитатели, все хуже и хуже. (Сегодня, прочитав зрелые стихи Ники Турбиной, я, например, так категорически не считаю!)
Она оказалась абсолютно беззащитной перед взрослой жизнью. Ее мама Майя Анатольевна вышла замуж и родила второго ребенка. Слава, к которой успела привыкнуть Ника, скукожилась, ей перестали писать читатели, исчезли прилипчивые журналисты, фонды, покровители. Переломным моментом своей жизни Ника потом назовет внезапное исчезновение «дяди Жени» Евтушенко, который перестал откликаться на ее письма и звонки. Ей не было и шестнадцати, когда она осталась совсем одна.
А дальше Ника только то и делала, что пыталась как-то жить: выскочила замуж за пожилого богатого швейцарца, уехала в Лозанну, но через год вернулась в Москву; попробовала учиться во ВГИКе, даже снялась в главной роли в кинофильме «Это было у моря» (к слову, вместе с замечательной актрисой Ниной Руслановой); поступила в Университет культуры, где ее преподавателем была Алена Галич – дочь незабвенного Александра Галича.
Внешне все вроде бы утряслось. И появился парень, московский актер, бывший афганец, с которым Нике было – по крайней мере, так считала Алена – хорошо. Но демоны рвали душу девушки на части, она пила все с большим остервенением и безнадежностью, зашивалась, снова пила, резала вены, бросалась из окна. Но научиться жить ей так и не удалось.
11 мая 2002 года Ника Турбина покончила с собой…
Я был знаком с дедушкой Ники – Анатолием Никаноркиным, известным в Крыму писателем, ветераном Отечественной войны. Мы встречались на всевозможных литературных сборищах, пару раз выступали вместе. Меня никогда не покидало ощущение, что Анатолий боялся раннего созревания внучки и поначалу, как только мог, удерживал ее от стихов, и тем более от их публикации. Он словно предчувствовал трагическую судьбу своей гениальной Никуши.
Недавно я прочитал интервью с бабушкой покойной поэтессы. Людмила Владимировна рассказывает журналисту, посетившему ялтинскую «хрущобку» Турбиных:
– Юлиан Семенов дал Никуше дорогу в жизнь. Но вскоре он тяжело заболел и умер. Потом в жизни Ники появился Евгений Евтушенко. Они познакомились в Москве, в доме Пастернака. Евтушенко возил Нику в Венецию на фестиваль «Поэты и земля», где она получила «Большого Золотого льва» – вторая русская поэтесса после Анны Ахматовой. Ника была совершенно счастлива. Помню, мы сидели с ней в маленьком кафе на одном из каналов Венеции, а рядом за столиком – Евгений Александрович. Ника смотрела на него с обожанием, а мне все твердила: «Буль, купи мне красивое белое платье и туфли. Я хочу поразить Евтушенко!»
– Она была влюблена в него?
– Как девочка она была без ума от Евгения Александровича! И когда между ними произошел разрыв, безумно переживала.
– Что же случилось?
– Мы ничего не понимали. Целых десять лет она думала: вот-вот он появится, вспомнит, поддержит. Как о поэте, о ней просто забыли. Ее перестали приглашать. Никуша рвала свои стихи и кричала: «Никому они не нужны! Зачем я их пишу? Не надо мне жить!» А Евтушенко… Мы простили его. Он предал Нику…»
Так считает Людмила Владимировна.
Уверен, не заболей и не уйди из жизни до обидного рано Юлиан Семенов, он не оставил бы свою литературную крестницу наедине с ее терзаньями.
И еще фрагмент из воспоминаний бабушки:
«– Никуше было года три, когда ко мне подошла совершенно ошарашенная Майя и говорит: “Мама, ты знаешь, она стоит у окна и что-то шепчет. По-моему, стихи”. Это
