Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
В это время во Франции произошло, так сказать, семейственное перемещение, очень важное: отъезд королевской испанской фамилии, жившей в Марселе почти с самого отъезда их из Байонны. Брат мой, главный начальник полиции в Марселе, имевший отчасти под своим взором и на своей ответственности благородных и несчастных пленников, с удовольствием наблюдал отъезд их, тем более что Карл IV страдал от сидячей жизни, какую был вынужден был там вести. Альберт надеялся, что в Риме почтенный старец сможет, наконец, заниматься любимой своей охотой; кроме того, коротко зная генерала Миолиса, римского генерал-губернатора, он был уверен, что благородные изгнанники найдут там всю возможную опеку и внимание гостеприимства.
Императрица Жозефина оставила неизгладимое впечатление в памяти испанских властителей: она покровительствовала несчастливой семье. Когда, особенно в отсутствии императора, суммы, назначенные на содержание короля, выдавались слишком неспешно, императрица употребляла тысячи усилий, чтобы их выплатили, и если не справлялась самостоятельно, то говорила господину Калье:
«Ну, милый полковник, надобно увидеть императора: не он поступает так дурно. Поезжайте, я дам вам письмо к нему».
Калье тотчас садился в почтовую коляску, останавливался только для перемены лошадей и приезжал к императору, который в самом деле никогда не бывал виноват в задержке платежей; тот сердился, распоряжался написать приказ о выдаче, например трехсот тысяч франков, и сам отдавал его господину Калье, улыбаясь с той добротой и кротостью, которая так привлекала к нему сердца.
Господин Мааре, государственный человек, соединявший с большими достоинствами самый удивительный ум, недавно, говоря со мной и разделяя мое волнение при разговоре об императоре, сказал, что мог видеть со своего высокого положения при Наполеоне, как справедлива басня о медведе и камне[231].
— Но, конечно, у императора были друзья, — сказала я ему, — только хорошо ли служили они ему?
— Ах, — отвечал мне герцог Бассано, — знаете ли, в чем состояло, может быть, величайшее несчастье императора? Ему служили слишком усердно!
Он, в самом деле, говорил правду: когда хотят сделать больше, нежели позволяют обстоятельства, в этом случае добро столь же пагубно, как зло, потому что чрезмерное усилие оказывает разрушительное действие. Впоследствии я обдумала эту мысль и нашла ее удивительно верной! Да, императору часто служили слишком усердно.
Императрица Жозефина, конечно, могла бы подтвердить истину мной сказанного, потому что вся жизнь ее, вся судьба ниспровергнута и истреблена из усердия к императору!
Когда я увидела опять императрицу, это было уже спустя долгое время по возвращении моем из Испании. Она жила в Наварре, когда я приехала в Париж, и возвратилась лишь осенью.
Я нашла, что она очень потолстела: это и шло к ней, и нет; шло к ее лицу, потому что как только женщина переступила за сорок лет, она должна пополнеть, чтобы лицо ее казалось еще молодым. Но это было очень невыгодно для прелестной наружности императрицы: пленительный стан ее, который составлял почти всю ее красоту, испортился совершенно, она сделалась слишком тяжеловесна, особенно в груди и бедрах.
Впрочем, в тот день, о котором я говорю, одета она была очаровательно, и в этом наряде казалась мне гораздо лучше, нежели в парадном вечернем. Теперь не увидишь той утренней роскоши, которая господствовала в наше время, и это, право, не к лучшему: роскошь доставляла работу трудящемуся классу, а женщины одевались гораздо наряднее. Теперь не то чтобы стали экономнее, нет, но покупают старинные куклы, японские вазы, с трещинами и обитые, и покупают за сумасшедшую цену, хоть эти вещи и не имеют ни малейшей ценности[232].
Наряд императрицы отличался удивительным вкусом и свежестью: платье из индийской кисеи, которую можно назвать воздушною тканью, хотя она, несмотря на тонкость, была вышита звездочками, а в середине каждой звездочки красовалась кружевная решетка; ее платье было с высоким лифом и сделано как редингот. Кругом его украшали великолепные английские кружева, шириною в две ладони, густо собранные; они же были вокруг шеи и спереди платья. На некотором расстоянии один от другого располагались прелестные атласные банты, голубые, самого свежего и чистого оттенка бирюзы. Чехол — атласный, такого же цвета, как ленты. На голове императрицы был чепчик с оборками из английских кружев такого же рисунка, как на платье, но еще нежнее. Невозможно изобрести ничего прелестнее этого наряда, и нельзя было носить его лучше; он приводил в восхищение!
Если вы хотите подражать ему теперь, не велите украшать ваше платье тюлем, потому что складки будут грубы и лишены всякой прелести; не берите для себя дурной кисеи, прозрачной и нетонкой, потому что цвет будет уже не тот. Вообще, желая подражать свежим, роскошным нарядам того времени, когда вкус шел рядом с богатством, не употребляйте ничего поддельного, а надевайте платья самые простые.
Должна сказать, что лучшее доказательство вкуса Жозефины — неизящные наряды Марии Луизы; у нее были те же самые мастера и огромные суммы для издержек, но никогда не видала я на ней нарядов прелестных и изящных. Думаю, что в этом была виновата она сама: герцогиня Монтебелло, которая очень понимает, что значит хорошо одеваться, не могла вмешиваться в это, потому что была дамой почетной, а не приближенной.
Императрица-мать обращалась с Марией Луизой чрезвычайно осторожно. Она вообще заботилась только о том, чтобы многочисленные дети ее жили в согласии друг с другом. Повторяю здесь то, что говорила уже не раз: императрица-мать — одна из лучших женщин своего времени, но могу прибавить к этому, что она не любила Марии Луизы.
Императрица-мать превосходно поставила себя в отношении к невестке. В первые месяцы своего брака молодая императрица думала, что в многочисленном семействе ее мужа она должна заниматься только им и королевою Неаполитанской, которая встретила ее на границе. Императрица-мать понимала как нельзя лучше, что не следует смущать семейное согласие своими жалобами, впрочем, бесполезными, и нашла средство заставить молодую невестку уважать себя. Однажды Мария Луиза была у нее одновременно с императором и сказала ей:
— Государыня! Я приехала к вам обедать, но, пожалуйста, не беспокойтесь — я приехала к вам не как императрица, а запросто, чтобы побыть у
