Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий
Секретарем МК был назначен т. Андрей (Кулиша), приехавший из Питера. Я поставил перед ним вопрос о необходимости для меня покинуть Москву, ибо все равно меня арестуют не сегодня-завтра. Он со мной не согласился. Как-то в феврале я подошел к дому на Божедомке, где была явка. За домом явно следили. Я вошел туда и удалил всех ожидающих. Там меня ждал т. Зефир — Моисеев{131}. Он явился ко мне от ЦК партии. Я ему наскоро дал другой адрес, по которому он мог со мной увидеться в тот же вечер, но на явке с ним не стал разговаривать. Когда мы вышли, то почти за каждым из нас пошли шпики. Мне пришлось возиться с ними до поздней ночи. При этом я был вынужден пользоваться извозчиками, чего я до этого никогда не делал, ибо считал их ненадежными в таких случаях. Из-за шпиков я так и не мог попасть на квартиру, на которой меня ждал т. Зефир.
После т. Андрей мне сообщил, что т. Зефир от имени ЦК предлагает мне немедленно выехать за границу в распоряжение Заграничного бюро Центрального Комитета{132}. (На Лондонском съезде большевики совместно с СДПиЛ и частью делегатов социал-демократов Латышского края одержали победу. Большинство ЦК состояло из большевиков и их революционных союзников — СДПиЛ и социал-демократов Латышского края.) Московский комитет больше меня не задерживал. Я сдал дела в середине марта 1908 г., покинул Москву и направился в Пензу, чтобы освободиться от шпиков, шпикомании и отдохнуть. В Пензе я пробыл три недели. Там началась за мной слежка, несмотря на то, что я ни с кем из организации не виделся. Оттуда я поехал в Ростов-на-Дону. Вначале я устроился недурно, мне удалось отдохнуть. Я связался с Заграничным бюро ЦК и местными партийными товарищами. Перед 1 Мая началась слежка за домом, в котором я жил, и я переехал в другой дом, но и там началась слежка за мной. Тогда я перестал прописываться в полиции и опять начал мыкаться по ночевкам. Отъезд за границу тормозился из-за того, что у меня не было связей на границе для нелегального перехода и не было паспорта для поездки легально. Я решил ехать, воспользовавшись старыми связями, но предварительно списался с родными, которые предложили мне приехать к ним, обещая достать у кого-нибудь заграничный паспорт для поездки легальным путем за границу. Из Ростова-на-Дону я выехал со всеми предосторожностями, однако в Таганроге меня едва не арестовали. Повезло: я выкрутился.
НЕЛЕПЫЙ АРЕСТ
1908 г.
В конце мая 1908 г. я опять очутился в родном городе. Реакция 1908 г., наложившая свою лапу на все живое, что было в революционном рабочем движении крупных городов, господствовала и здесь в полной мере. Весь город был полон стражниками, которые заканчивали карательную экспедицию в литовские деревни: не проходило дня, чтобы стражники не приводили в город крестьян со всего Вилькомирского уезда. В самом городе все живое было задавлено. Не было даже бундовской организации, которая существовала в самые свирепые времена до 1905 г. Избегали встреч между собой товарищи, которые еще недавно состояли в одной организации. Сейчас же по приезде я увидел, что совершил ошибку, приехав в такую дыру, где меня знало с 1906 г. порядочное количество обывателей. Я уже жалел, что поверил родным, которые обещали мне быстро достать заграничный паспорт и при этом забыли мне сообщить о происшедших в городе изменениях. Исправлять ошибку было поздно, и я старался днем не показываться на улицах. Мои же родные рыскали по городу в поисках нужного мне для выезда за границу документа.
Дней через десять после моего приезда, под утро, послышался сильный стук в дверь. На мой вопрос, кто стучит, мне ответил незнакомый голос, что имеется срочная телеграмма на имя моего шурина, хозяина квартиры, в которой я жил. Когда я предложил принести телеграмму утром, то снаружи сразу начали ломать дверь в комнату, где я спал (она имела выход на улицу). Тогда я понял, что это за «срочная телеграмма». Я открыл дверь, и в нее ввалились имевшиеся в городе два жандарма, стражники, надзиратели и понятые. Они сразу бросились ко мне с вопросом: ты такой-то? (они назвали мою настоящую фамилию). Я им сказал, что моя фамилия Покемунский (по паспорту, по которому я жил и сидел в Одессе). Предо мной еще раньше, после того как я уяснил себе полицейскую ситуацию в городе, вставал вопрос, как назвать себя в случае ареста. Назвать настоящую фамилию я считал невозможным, ибо в Москве охранка знала о моей работе и мою настоящую фамилию, а это значило, что дело дойдет в Москве до суда, и тогда ссылка на поселение или даже каторга была бы обеспечена. Я решил поэтому назвать фамилию, под которой я сидел в Одессе, рассчитав, и вполне правильно, что одесское жандармское управление не запросило обо мне в 1906 г. общество, выдавшее в 1905 г. (за 100 рублей) паспорт, который, кстати, уже сослужил мне хорошую службу в Одессе. Жандармы потребовали у меня паспорт, но у меня его, конечно, не оказалось. В доме все знали, как я буду называться, кроме матери.
Во время обыска, который длился невероятно долго, вошла моя мать. Я обомлел. Мне казалось, что она сейчас же случайно назовет меня. Но этого не случилось. Она стояла молча и смотрела, как производился обыск и как меня уводили.
В городке начался тарарам. Наутро меня допросил пристав, потом отвели к исправнику, а на следующий день утром явился из Ковно жандармский офицер Свячкин, который привез мою фотографическую карточку, снятую еще в киевской тюрьме в 1902 г.
Жандармы и полиция шныряли по магазинам и лавочкам, показывая мою фотографию и справляясь, кто это.
Меня торжественно ввели в кабинет исправника, где находились исправник, жандармский офицер и еще какой-то чин. Жандарм Свячкин заявил мне, что им обо мне все известно, что они давно уже поджидали меня и что теперь, мол, они меня крепко держат в руках. И для большего эффекта он мне показал мою фотографическую карточку. Взглянув на карточку, я сразу воспрянул духом и спросил у них: «Разве вы не
