Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
В это же самое время Веллингтон перешел Бидассоа и вступил во Францию. Так оканчивалась наша кровавая война, которая доказывала, что искусство не значит ничего и что соединенные народы могущественнее тактики, потому что очень ошибается тот, кто приписывает потерю Испании несчастным для нас дням при Арапилах и Виттории. Испания освободилась без битв. Ее спасение совершалось каждый день нашею кровью, которая текла капля по капле под ножами убийц, от болезней, измены и яда. Вот где был наш истинный неприятель, хотя Наполеон и не хотел верить его могуществу.
Теперь мы приближаемся к великим бедствиям, довершившим падение Империи.
Глава LXVII. Наши бедствия только множатся…
Движения полумира отзывались у нас в Париже, где с самого 18-го брюмера мы были в удивительном волнении. Сначала в нас жила уверенность в твердой воле Наполеона; ему повиновались беспрекословно, и когда он говорил: «Идите!» — шли… Теперь было совсем иное; правда, шли и теперь, но с размышлениями, которые показывали, что скоро откажутся идти.
Из Германии, из Испании приходили к нам всякий день известия самые убийственные. Общество сделалось мертвым. Сходились и говорили друг с другом с трепетом. Глубокий траур мой не допускал меня видеться со многими, но в небольшом кругу друзей, оставшемся у меня, я часто видела людей, знавших современные дела, так что все текущие события доходили до меня. Сама я была так поражена жестоким ударом, что с безразличием глядела в будущее. Однако у меня были дети, и со временем на них должны были отразиться бедствия или удачи Франции, так что сердце мое не могло не страдать.
Вскоре самые страшные известия распространились в Париже… Лавалетт, всегда неизменный, лучший из моих друзей, часто приезжал ко мне с новостями. Он знал, что после смерти Бессьера и Дюрока я не имела прежних средств получать известия из армии, а в «Монитор» печатали всякий вздор или ложные известия. Однажды Лавалетт приехал ко мне завтракать. Было десять часов утра, когда он вошел, и я ужаснулась перемене его лица.
— О Боже мой! — сказал он входя. — Как счастлив Жюно, что его нет с нами! Мы погибли!.. Император разбит наголову…
Каковы бы ни были побудительные причины моего охлаждения к Наполеону, всё должно было уступить словам: Он несчастлив!.. Я воображала себя на месте Жюно, чувствовала, что в такие минуты он отдал бы свою жизнь для спасения жизни друга, которого он почитал почти за божество свое… Известие о новом несчастии его поразило меня.
— Да, — продолжал Лавалетт. — Завтра узнаете вы, вместе с целым Парижем, о бедствиях Лейпцигской битвы. Император, армия и особенно Польша понесли великую потерю… Князь Понятовский лишился жизни…
— Ах, Боже мой! — вскричала я, в ту же минуту вспоминая, как год назад провела я целый вечер с ним и с Нарбонном у себя в Париже. Я возвращалась в своем ландо из Булонского леса, когда встретила их обоих. Начинало уже темнеть, однако князь Понятовский узнал мою ливрею. Они оба подошли к моей карете и уговорили выйти. Я вышла и, взяв их под руки, очень долго прогуливалась, иногда садясь отдыхать. Мы оставили обыкновенную аллею для гулянья и шли вдоль садов предместья. Воздух благоухал, и ночь была так пленительна, что мы остались до поздней поры, желая продлить минуту счастья в то время, когда счастливые минуты являлись редко.
Он приезжал тогда в Париж только на несколько дней, повидаться со своей сестрой и сыном, и с некоторыми друзьями, искренно им любимыми[257]. Но грусть, самая скорбная, звучала во всех словах его. Он хотел скрывать свои дурные предчувствия, но я сама была проникнута ими же.
В этот вечер, замечательный по моим воспоминаниям, он рассказывал мне, как он умолял императора не дожидаться русского холода…
Князь Понятовский был превосходный и любезный человек. Лицо его принадлежало к числу тех, которые любишь с первого взгляда, потому что в них видишь все благородные сочувствия души. Он был одарен многими пленительными качествами, и граф Луи Нарбонн был душевно предан ему. Гибель князя Понятовского стала несчастьем для императора и для всех товарищей князя.
Через год после этого мы были оставлены союзниками нашими, и Лейпцигская битва довершила все другие несчастья.
Лейпцигская битва! Кто не заплачет, вспомнив об этом бедствии?! Кто не хотел бы искупить их своею кровью?!. Наполеон сделал мне много зла незадолго до этой своей гибельной потери, но собственное его несчастье уже изгладило всю ненависть мою…
Французская армия, в которой насчитывалось от 130 до 140 тысяч человек перед Лейпцигской битвой, пришла в Эрфурт, не превышая 90 тысяч!.. Она ободрилась несколько в Эрфурте, где раздали ей снаряды и припасы, и продолжала путь[258]. В Ханау встретила она препятствие новое и неожиданное: австро-баварская армия преградила путь ей и хотела довершить гибель нашей несчастной армии. Под начальством генерала Вреде было 60 тысяч человек войска, и он надеялся остановить нас, чтобы дать время приблизиться Блюхеру и Бернадотту. Тогда, конечно, ни один француз не увидел бы своего отечества: все погибли бы там или попались в плен. Негодование и бешенство одушевили наших солдат; они закричали, чтобы их вели в битву. Они хотели возвратиться во Францию, были так близко от нее, и вдруг перед ними эта живая стена войск, совсем свежих! С криком бросились они на неприятелей и сбили их… Это был наш последний триумф и прощальный день французов в Германии…
Наконец, 2 ноября французская армия перешла через Рейн… Это была граница крепкая, твердая, но если честолюбие не уважило ее, могли ли мы надеяться, что ее уважит справедливое мщение?
Император прибыл в Майнц 3 ноября. Во второй раз возвращался он в свою империю как беглец. Но год назад его положение было не то, что теперь! Теперь всё было потеряно!.. В одном письме из Майнца писали мне, что император глубоко опечален… Несчастный! Я понимаю, как страдал он!.. Там же получил он известие о сдаче Памплоны, а падение этой крепости обеспечивало освобождение всей Западной Испании. Наполеон поспешил из Майнца в Сен-Клу. Он ехал так быстро, что почти через сутки был уже в своем загородном дворце… Там ожидало его новое тяжкое известие: лорд Веллингтон вытеснил маршала Сульта из линий Сен-Жан-де-Люза, и весь Иберийский полуостров был свободен!.. Не оставалось французов в Испании!.. Вся кровь, пролитая на земле ее, текла по воле и ради одного человека! Теперь эта воля принуждена была смириться перед храбрым испанским народом.
Еще одно бедствие поразило
