И и Я. Книга об Ие Саввиной - Анатолий Исаакович Васильев

Из статьи:

Поступать я хотела только на филологический, но туда норма медалистов была исчерпана, а сдавать заново экзамен — для меня это смерти подобно. Таким образом, я оказалась на факультете журналистики и запомнила заповедь: не лгите, делайте дело, говорите правду в материале.

В своей статье, довольно обширной (газетная полоса), Ия подробно прошлась по всем “неточностям" той публикации. А этих “неточностей", проще говоря — лжи, было предостаточно: о студенческом театре МГУ, о дебюте в кино, о театре Моссовета, о дружбе с Фаиной Георгиевной Раневской… Желающие могут ознакомиться с этим манифестом журналистки Саввиной, с этим “Словом о Правде" (благо, есть интернет).

Но два абзаца хочется здесь привести: уж больно в них жива интонация Ии, да и личные мотивы имеют значение.

Последний абзац:

Боже мой! О чем мы говорим? Люди умерли. Их нет. Что о них пишут? Они же не могут ответить. Берут у меня интервью о Любови Петровне Орловой к ее столетию. Я говорю, говорю, говорю, а человек, очевидно, не слышит, он ждет момента, когда задаст вопрос свой главный: “А ходят слухи, что Любовь Петровна пила и у нее был роман с Бортниковым?" Если я не размазала его по стенке, то только потому, что я должна была быстро переодеться на майора КГБ Беляеву. Я не успевала перед спектаклем “Новый американец" по Сергею Довлатову.

Еще:

…Извините, еще одна гадость из статьи: “Ее переход во МХАТ был неожидан, но с позиции Саввиной понятен. Она шла к человеку, которого давно знала, который был ей интересен, которым она с молодости, творчески, а быть может, и по-женски, была увлечена".

Какое имеет человек право на такое заключение? Прелесть наших с Олегом Николаевичем отношений, что у нас их — мужеско-женских — не было.

Тут, надо сказать, — не просто. Касательно Ии — да, таких отношений не было. Что же до Олега Николаевича…

Из дневника разного времени:

Хорошо посидели с Ефремовым и Мягковыми. Он пришел к первой серии “Открытой книги" (кстати, хорошая, его эпизод замечательный). Олег, как всегда, зовет замуж. Обгадил нас всех за “Чайку". Аська с ним склочничала по этому поводу, но всё было уютно.

Олег — поздно: “Как поживаешь, невеста. Давай завязывай со своим хахалем, не знаю, кто там у тебя. И хватит дурака валять, пора объединяться".

В три часа ночи звонок. Ефремов: “Променяла меня на рыжего еврея. Откуда такая любовь к евреям всё у нее. Пусть он с тобой что-нибудь поставит".

Позвонил Олег: “Чувствую себя неплохо, но на душе… Приходи завтра — обменяемся".

Всё равно я его никогда не продам — он личность (тьфу-тьфу!). Палач и жертва.

Эту финальную акцентировку (палач и жертва) надо, мне думается, воспринимать с достаточной долей иронии. Вообще, их взаимоотношения были полны взаимных подначек. Актеры ведь! Да и такой стиль общения в принципе свойственен хорошим друзьям. А его тирады насчет женитьбы, произносимые, так сказать, прилюдно (думается, специально!), вызывали легкое недоверие: он это серьезно или шутит?

А вот — серьезно.

Традиция, которой следовали все друзья и близкие Ии: каждый год 1 января, после бурного новогодья собираться у нее на хаш. Хаш (кто не знает) — это тот же холодец (он же — студень), но в горячем виде. Мощное антипохмельное оружие. Есть видеозапись, сделанная мною, где на подобном “хашном" застолье из всеобщего гула вдруг выделился, при постепенном замолкании всех, диалог Ии и Ефремова.

ИЯ: Ефремов, когда немножко выпивал, он всё время на мне женился. Когда я приезжала к ним, он говорил: “Алла, я на Ийке женюсь вполне серьезно. Я на ней женюсь".

ЕФРЕМОВ: Я могу сказать, мы раньше чаще виделись,

ИЯ: А потом мы играли в моей любимой картине “Продлись, продлись, очарованье!". Какая была прелестная работа, и такая вещь прелестная! И вот он там опять на мне женится. И вот я при всей группе говорю: “Согласна!" И вдруг Ефремов говорит: “Ах ты какая! Когда я предлагал, она: «Покровская, Покровская… Покровская — моя подруга! Я за тебя замуж не выйду! Покровская — моя подруга! А теперь она думает, что я предам ее рыжего!»" [То есть — меня.] Так и слинял замечательным образом. Ребята, а давайте, чего вам стоит, давайте выпьем за Олега Николаевича.

ЕФРЕМОВ (недовольно): Не надо…

ИЯ: Знаете почему? Потому что, не дай Бог, не будет Ефремова в театре, не потому что не дай Бог, а просто не захочет худруком быть, еще что-то… Немедленно ухожу! Для меня театр МХАТ без Ефремова не существует. (Ефремову:) И вы с худручества не можете уйти никогда. Другого, любого какого-нибудь, не может быть! Никто!

ЕФРЕМОВ: Есть такая прелесть, есть такой ужас, есть такая замечательное™»… Я не говорю сейчас, что это будет, так сказать, навеки, потому что мы движемся, движемся, движемся… Но дело в том, что вот эта личность, эта фигура, она всё время движется всё равно. Она ругается, она там — у-у-у!.. Пускай она ругается, она ничего не понимает иногда, но дело не в этом. А дело в том, что Ия — это мой друг. Это мой человеческий друг! И поэтому, если кто хочет, то давайте выпьем за дружбу Ии Сергеевны и Олега Николаевича Ефремова!

(Всеобщий абсолютно искренний восторг.)

Это, право же, умилительно, но гастрономическая составляющая играла немалую роль в их общении. “Виновата", конечно же, в этом Ия. Ее умение готовить овеяно легендами, вполне заслуженными. Огромная библиотека кулинарных изысков была ее любовью и гордостью. В этих фолиантах, читавшихся с каким-то почти хищническим интересом наравне с детективами, выискивалось блюдо, ингредиенты к которому составлялись, скажем, трое суток (что-то парилось, что-то отмокало и так далее), а само блюдо готовилось, скажем, пять суток (сначала отваривалось, потом обжаривалось, потом держалось в холодильнике и т. д. и т. п.). Эта гипербола тем не менее достаточно правдива, и когда я нечто подобное говорил Ие, посмеиваясь над ее пристрастием к “долгоиграющим" блюдам, она не обижалась и с удовольствием читала вслух эти замысловатые рецепты.

Не столь трудоемкое, но достаточно изысканное, а главное — любимое Ефремовым блюдо: суп из куриных потрошков. Именно — не потрохов, а — потрошков! Это набор из куриных сердечек, желудочков, печеночек… Именно так: в уменьшительном произношении! Нынче всё это легко купить, а когда-то, чтобы это достать, требовалось