Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Молчание многих метров, хотя роман Ремарка давно читают во всем мире, а полемика поутихла, вызывает у него горечь и досаду. «Надо же радоваться, если эти люди хотя бы замечают появление таких книг». Он явно ошеломлен реакцией Томаса Манна, чей роман «Волшебная гора» ставит очень высоко. Даже через два десятилетия, в 1952 году, в интервью журналу «Шпигель» он скажет: «В 1933 году он не хотел показываться со мной на улицах Асконы, опасаясь, по его словам, потерять читателей в Германии. Манна никогда и не запрещали. Он возмутился лишь тогда, когда его, не имеющего аттестата о среднем образовании, лишили в Бонне звания почетного доктора». Знаменитые писатели действительно не переносили друг друга, и, судя по словам Ремарка, бес честолюбия долго не давал им покоя. Едкое замечание об отсутствии аттестата — фрейдистского качества, да и слова о колебаниях Манна в ранние годы гитлеровской диктатуры — его нерешительность горячо обсуждалась тогда в эмигрантских кругах — звучат не очень убедительно. Но и его соперник не отличался в этом противостоянии особой деликатностью. Об этом говорят не только уже приведенные нами записи из дневников. На раутах в Швейцарии, а позднее в Калифорнии они откровенно сторонились друг друга. Регулярные чтения в доме Маннов на тихоокеанском побережье посещали по приглашению хозяев все знаменитые эмигранты, Ремарк там замечен не был. Их разделяли не только художественные миры. Абсолютно разным был подход к жизни. Ночная жизнь Ремарка, его любовные связи были у всех на виду. Томас Манн, державший свои чувственные желания в узде, как это и положено степенному буржуа, давал им волю в своих дневниках. Денди с эскортом из голливудских красавиц должен был вызывать у него раздражение, которое могло констатироваться в подсознании уже как зависть. Очень внимательно отслеживая число продаж своих книг, он с гневом, а по мнению некоторых очевидцев, даже с ненавистью наблюдал за ростом тиражей и экранизацией романов «неполноценного» писателя. Правда, столь уж негативным, каким его обрисовал Ремарк, поведение собрата по перу все же не было. Так, в связи с политическими атаками на фильм, снятый по роману «На Западном фронте без перемен», Томас Манн в весьма резких выражениях высказал свое недовольство той, по его мнению, вялой позицией, которую заняла Прусская академия искусств в конфликте между создателями картины и желтой прессой.

Бертольт Брехт, Генрих Манн, Франц Верфель, Альфред Дёблин, Лион Фейхтвангер, Роберт Музиль, часто высказывавшиеся в статьях, письмах, дневниковых записях о произведениях своих современников, тоже не оставили сколько-нибудь обоснованных суждений о творческих способностях их самого читаемого собрата. И тому были причины. Роман Ремарка шел нарасхват, и многие признанные мастера лишались дара слова, глядя на незавидные тиражи собственных произведений. Интеллектуальная элита судила о Ремарке с нравственных и политических позиций — и крайнее редко с литературных. Причем оценки зависели от социального статуса критика. Недоумение у Брехта и других писателей вызывал, кроме того, образ жизни Ремарка. Для них, испытывавших в эмиграции нужду и помнивших, что в Европе идет война, что там убивают людей и бомбят города, были неприемлемы эпикурейские привычки и манеры спутника голливудских звезд, жившего в Калифорнии с ними по соседству. Брехту надо было, видимо, испытать сильный прилив желчи, чтобы сравнить в своем «Рабочем дневнике» «вдруг возникшего» на новогодней вечеринке Ремарка с Хансом-Хайнцем-Эверсом, известным автором одиозного романа о Хорсте Весселе[36]. И Брехт был не одинок в таких суждениях.

Уже вскоре после публикации романа, в феврале 1929 года, Ремарк пишет Хансу-Герду Рабе, другу юности, о своем отношении к берлинской интеллектуальной элите: «Сейчас я в стороне от всего, так как ненавижу окололитературную среду, и ты бы тоже ее запрезирал, если бы тебе довелось лицезреть этих людей. Спесь прямо-таки прет из них, они откровенно любуются собой, дают интервью при каждом удобном случае. От этого так воротит, что клянешься себе никогда ничего подобного не делать». Однако он туг же лукаво и не без тщеславия добавляет: «Кстати, это и умнее, ведь ты таким образом привлекаешь к себе больше внимания».

Интересно, какие чувства испытывали коллеги Ремарка, когда в сентябре 1929 года родственник и тезка известного норвежского писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона предложил присудить ему Нобелевскую премию мира, найдя поддержку у двух членов комитета? Впрочем, времени для злословия у них просто не было, ибо правители Германии сразу же дали понять почтенным господам в Осло, что оказание такой чести Ремарку стало бы крайне нежелательным и чреватым опасными последствиями событием. И предложение было отклонено послушным комитетом с формулировкой «Negative pacifism is not enough»[37]. Выступая затем перед парламентом, докладчик сослался для пущей важности на «the active spirit of peace»[38] в произведениях Толстого и Берты Зутнер: «In my opinion, Remaque's book does not do this inspite of all its great qualities»[39].

Шумиха вокруг романа, молчание, а то и колкости собратьев по перу заставляли Ремарка нервничать, уходить в глухую защиту. Однако еще сильнее угнетало предчувствие, что успех повторить не удастся и что мерилом каждого нового его сочинения будет отныне «На Западном фронте без перемен». Не только противники, но и многие из числа интеллектуальных заступников Ремарка с нетерпением ждали момента, когда легковесный, по их мнению, писатель провалится, опубликовав новый роман.

Слава двулика, как Янус. Всего лишь за несколько месяцев Ремарк взошел на ее вершину и обрел материальную независимость. Однако именно стремительность восхождения затрудняет дыхание, приводит к тяжелейшему стрессу. Уже в июне 1929-го он не в состоянии скрыть в одном из интервью, сколь обременителен для него кредит доверия, полученный от читающей публики: «Если бы все упреки были справедливы, а герои и события выдуманы, я чувствовал бы себя теперь намного свободнее и увереннее. Точно бы знал, что я хороший писатель. А так будущее кажется мне туманным. Вот я и пытаюсь выпутаться из этого положения. Мне надо начать все с самого начала». «Я не ставил своей целью создать художественное произведение, — подчеркивает он, беседуя весной 1930 года с корреспондентом одной из амстердамских газет. — Высший идеал вижу в том, чтобы талантливо писать для всех». Читатель чувствует в этих интервью чуть ли не панический ужас, который вызывает у Ремарка успех: «Предпочитаю быть просто человеком, чем именитым художником»... При этом Ремарк не упускает возможности поддеть «высокомерных» мастеров слова: «Многие книги представляют собой выдающиеся художественные произведения, но они слишком художественны, чтобы нравиться массам». При перемене местами причины и следствия такое высказывание может лишь означать, что ему это, по его собственной оценке, бесспорно удалось.

Ситуация, в которой находился Ремарк, красочно описана Эрикой и Клаусом Манн в книге «Escape То Life»[40]. «Что же произойдет теперь? Оправдает ли звездный новичок возлагаемые на него надежды? Во всех литературных кругах только и слышится: Что же выдаст Ремарк теперь? Что последует за “На Западном фронте без перемен”? “Лучше всего без перемен”, — сказал какой-то острослов, не пощадив творца, который достиг вдруг заоблачных высот и боится сорваться вниз, если решит сотворить новый бестселлер». Тут, что называется, не убавить и не прибавить.

Бежать от всеобщего внимания — такой будет вскоре реакция Ремарка. «Шерль» уже помог ему в этом, уволив своего сотрудника через пару дней после начала публикации романа в «Фоссише цайтунг», то есть в газете самого опасного конкурента. Не ответить на такой укол было невозможно. Зная, тем более, наперед, что имя писателя станет известно Альфреду Гугенбергу и восторга у владельца концерна не вызовет. Немецкие националы и их радикально настроенный лидер считали роман гнусной поделкой.