Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов
Интуиция, объединяющая участников проекта «За стеной», не может быть сформулирована однозначно, что сказалось и при написании некоторых декларативных заявлений (манифестов) по поводу художественных практик объединения: каждый из участников писал свою собственную сумму правил и возможностей их нарушения, что позволило объединить четыре точки зрения в некоторую динамическую структуру группового высказывания, некоторого водоворота, вортекса, восходящего к опытам авангардного мышления начала прошлого века.
«Работа с поэзией для меня – необходимость, кроме прочего, найти ответы на некоторые вопросы, в частности: остались ли в мире великие стихи? осталось ли в мире святое? есть ли смерть? можно ли избегнуть бессмысленности?», – пишет Бордуновкий и продолжает: «я предлагаю поэзии – тишину», «я буду… старательным архивариусом собственной жизни, стихов и голосов моих друзей, записочек и набросков, деревьев, воды». Ему отвечает / его продолжает Василий Савельев, используя тональность детства, заставляющую вспомнить Рембо или Хлебникова: «Страх (перед властью, религией, богом, обществом и проч.) – самый опасный враг деятеля искусства. Только игнорируя институты исполнения наказаний можно создать Великое. И мы не боимся, мы находимся за стеной: никто же не боится ругать соседей, находясь у себя дома» И дальше: Мы за массовость поэзии. За массовость достойной поэзии! Сейчас, когда вся поэтическая массовость находится в пабликах различных сетевых поэтов, имена которых я даже не знаю, мы готовы поиграть с ними в перетягивание каната».
Ему ответствует Юлий Хороших: «Мы позволяем себе говорить искренне и наивно. Неискренне и продуманно. Поэзия существует не в языковых рамках этих слов; мы поддерживаем синкретизм искусств. Вопрос "в чём поэзия?" – бессмысленный, корректный вопрос – "где поэзия?"»; Гений – это особое ощущение мира. Гений – за стеной.» И еще: «сбросить пароход (вероятно, проржавевший – А. Т.) с современности: все существующие институции, от сетевых бездарностей с милыми концертами в барах до банальных поэтов и поэток неавангардного «Воздуха». И, наконец, декларация Владимира Кошелева: «Мы можем не верить в прогресс, но развитие и превосходство одних над другими – неоспоримо. Превзойти себя, чтобы превзойти всех. Мы готовы к жесту.» К сожалению, нет возможности привести тексты этого группового / индивидуального манифеста полностью. Напомним лишь, что некоторый внешний максимализм и перфекционизм заявлений – это характерное свойство ряда известных манифестов указывать на внутренний радикализм позиции и готовность к переменам в области активной художественной словесности, свойство обозначать некоторую революционную ситуацию. «Быть архивариусом… деревьев и воды» – цель, как мне кажется, не только достойная, но и требующая глубокого и самоотверженного проникновения в суть мира и слова. Андрей Тавров – поэт, редактор
Михаил Бордуновский
В нейтронной звезде
Родился в Челябинске в 1998 году; стал писать стихи благодаря трудам Хиука Апаресского, а в 2017 году поступил в Литинститут. Серьёзно настроен.
посвящается Д.
«Звезду полуночи, звезду полудня…»
Звезду полуночи, звезду полудня,
ножевую, ямоокую вестницу
с многоопытной оптикой
любил высматривать
в своём треснувшем зеркальце
о, астроном.
И когда налетали тучи я говорил:
– се тучи.
и когда гром ударял – я говорил:
– се гром,
живой и живорождённый.
но когда умер паук
на дубовом листе зари —
разве могла мне сиять
звезда полуночи, звезда полудня,
нагая и лиственная?
я отбросил метафору
нет в ней спасения,
огрубил язык
потому что человек смертен,
спокойно вдохнул —
ведь пусто на небе, как на земле.
Тучи налетели —
что же?
теперь и меня не станет.
«Ты, песчаный цветок, в потайном проросла кармане…»
1
Ты, песчаный цветок, в потайном проросла кармане.
По узору реки опознали – я тоже пустое место —
и сверхновой водой напоили меня крестьяне,
и в терновом венце привели к алтарю невесту.
Всё осыпалось, показалось отмелью над волнами.
Это облако? Это облако. Тяжкое, кучевое —
лиловеет – радость моя – влагаемое в орнамент
на картине художника кочевого.
Я в абстрактном пейзаже. Мне солнечно, неспокойно,
над рекою полдень повис концентрическими кругами.
Всё – опасно. Всё – золото. Не с такой ли
золотой короной тебя, живую, в моём кургане
похоронят хазарские умники, если встретят?
Прижимаю маску к лицу и дышу нормально.
Ничего: покинув долину, я пуст и светел —
уношу песчаный цветок в потайном кармане.
2
Встал как лист пред травою придуманный лес; запели – многая лета —
и тебя, и меня помыслив, дети озёр, которым недоставало света.
В тихом омуте: раз-два-три – залегла черносотенная зарница.
Что я делал? Тянулся к тебе, дотянулся, теперь я длюсь и предполагаю длиться.
На скрипичном изгибе – сплошная улитка; и вот, королева солнечного зенита —
в банке бабочка тащит себя сквозь сон, весома: и банка уже разбита.
Это юность? Нет-нет, это юго-восток, непрестанный полдень окрашен, огнеопасен;
за калиткой ле́са – пять килотонн воды, и мы молоды, поняты, колесо
обозрения, пруд, огонь, иные слова в запасе.
Были разные люди – и умерли; умные, вольные – умерли; умерли прочие. Прости пожалуйста, дай мне минутку, я скоро; трава, колесо обозрения обесточено.
Вот я смотрю: комета, гремучая полночь, да-да – комета: пыль, лучи, эти
штуки всё ближе.
А, впрочем, нет, Бог с ней, с кометой. Не надо. Отворачиваюсь, ухожу,
ничего не вижу.
Стихотворение, составленное из частей других стихотворений
я слышу голос
когда заря ещё не занялась
и близ луны поникли травы
бессильный вымолвить
в величье и покое
пригрезилось тебе?
«Воображение! Не суди меня строго – я искушаем…»
Воображение!