Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Дон Кетлин обосновал наше изгнание тем, что пришла пора провести полный цикл обслуживания и настройки приборов, так что наверху нам пока делать нечего, а внизу много работы и тоже есть чему поучиться — как правильно обращаться с пробами. Оставалась последняя неделя Игр доброй воли, нас вернули наверх, и Кетлин объявил, что все приборы работают прекрасно и мы продолжаем совместные анализы. Однако Виктор Уралец воспринял такую воспитательную работу близко к сердцу, обиделся и потерял интерес к кетлинской лаборатории, а потом взял и уехал в Сан-Франциско на несколько дней — якобы к друзьям, как он мне сказал. На самом деле он начал поиски работы в США и отправился на интервью.
Оставшись один, я продолжал работать в лаборатории. Кетлин успокоился, и мы с ним обсуждали разные темы; меня интересовало всё, что было связано с бойкотами Олимпийских игр 1980 и 1984 годов, с определением станозолола и тестостерона в те годы. Кетлин рассказал, что Советский Союз объявил о своём «неучастии» в Играх в Лос-Анджелесе на следующий день после отказа американской стороны разместить советский теплоход в порту Лос-Анджелеса. Правда, я по сей день не знаю, где в Лос-Анджелесе морской порт или железнодорожный вокзал, ничего такого вроде бы там нет, это довольно странный город. Ясно было, что во время Олимпийских игр 1984 года на теплоходе должна была работать лаборатория, как это было в Сеуле в 1988 году. Про планы разместить лабораторию на судне в Лос-Анджелесе мне рассказывал Семёнов, а вот в какой момент и почему было объявлено о «неучастии» в Играх, он мне не говорил.
Причиной трагического бойкота Олимпийских игр в Лос-Анджелесе был страх. Страх перед США, самой передовой страной мира, опасения за возможные неудачи советских спортсменов — и извечный страх перед допинговым контролем. Повторюсь, чтобы вы не забыли: главное слово во всех анти-, около- и просто допинговых делах — это слово «страх». Если потерять страх, то катастрофа станет вопросом времени, она будет неизбежна. Именно боязнь катастрофы — а любая положительная проба у советского спортсмена стала бы катастрофой, переходящей в политический скандал, — заставила наших верных ленинцев из Политбюро Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза сломать судьбы целого поколения советских спортсменов и отказаться от участия в Олимпийских играх. Потрясённый отказом и не веривший в такой исход маркиз Хуан Антонио Самаранч звонил в Москву каждый день и спрашивал, что у вас там случилось, почему вы не едете на Олимпийские игры?
На самом деле было почему.
В 1984 году ситуация с допингом в СССР была бесконтрольной. Антидопинговая лаборатория в Москве не определяла Оралтуринабол, тестостерон и станозолол, хотя пустые ампулы и упаковки от таблеток находили в мусорных вёдрах на сборах, в гостиницах и на стадионах. Дон Кетлин был противником кёльнской методики определения тестостерона, но под давлением медицинской комиссии и профессора Донике неохотно ввёл её накануне Игр. Станозолол тогда не определял никто, однако Донике и Кетлин делали вид, что они определяют любые анаболики и что на Играх всё будет новое — и методики, и приборы. А ещё не остыли допинговые страсти по Каракасу, где за год до этого Донике со своими приборами и новой методикой вынудил американских спортсменов бежать с Панамериканских игр. А теперь прикиньте такой сценарий на советскую сборную в Лос-Анджелесе — это страшно представить! И неизвестно было, какие ещё ловушки могли придумать Донике и Кетлин. Этого оказалось достаточно, чтобы у партийного руководства нашей страны возник обоснованный страх: давайте лучше останемся дома. Однако до поры до времени ничего не объявляли, но как только американская сторона заявила, что не пустит в свой порт наш теплоход с подпольной лабораторией на борту, так СССР незамедлительно отказался от участия в Играх в Лос-Анджелесе.
Игры доброй воли завершались, мы нашли всего три положительные пробы: попались гребец из Италии на тестостероне и две наши ведущие легкоатлетки. Тамара Быкова, бывшая мировая рекордсменка в прыжках в высоту, получила трёхмесячную дисквалификацию за приличный эфедрин. Мне её было не жалко, она в 1984 году одной из первых поддержала бойкот Игр в Лос-Анджелесе. А вот Ларису Никитину было жалко. Она вслед за Джойнер-Керси набрала в семиборье свыше 7000 очков, но попалась на каком-то хвостике, или микродозе, амфетамина, с которым долго и упорно возился Майк Секера, отвечавший за стимуляторы. Количество амфетамина было минимальным, но после обслуживания и установки новых колонок хромассы заработали как новые, и проба чётко подтвердилась. И вот за этот маленький пик амфетамина Лариса Никитина получила четыре года дисквалификации! Это были невероятные времена: страшная четырёхлетняя дисквалификация в лёгкой атлетике за микроскопический пик амфетамина, и в то же самое время в велоспорте за станозолол давали всего три — думаете, года? — нет, три месяца!
6.7 Валентин Лукич Сыч — наш новый директор. — Эритропоэтин
Снова Москва, снова перемены. Институт ВНИИФК остался в старом здании на улице Казакова, а нас отделили в здание в Елизаветинском проезде. Там был создан ЦНИИС — Центральный научно-исследовательский институт спорта. Его директором был назначен Валентин Лукич Сыч, известный и опытный спортивный деятель, попавший в опалу и куда-то пропавший на десять лет, но снова вернувшийся в Москву. Сыч и Семёнов сразу невзлюбили друг друга. Зато Сергей Португалов, постоянно ездивший в США вместе с Громыко и Семёновым в составе советско-американской комиссии, стал в институте важной персоной — заместителем секретаря парткома! Он мог иногда щегольнуть американскими словечками, причём с калифорнийским акцентом, как у Кетлина, и курил что-то хорошее, кажется Marlboro, в своём солидном кабинете на втором этаже, прямо под нами. Основным специалистом в области фармакологии и боссом второго этажа оставался профессор Рошен Джафарович Сейфулла, мы его ценили и уважали, но Семёнов и его, и весь второй этаж просто ненавидел. Считалось, что второй этаж — это меч, анабольно-фармакологический меч, а
