Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий
Большинство политэмигрантов, членов нашей партии, стойко переносило нужду и лишения и при возвращении в Россию заняло подобающее место в партии. Несмотря на все, шла творческая работа революционной мысли у тех вынужденных эмигрантов, которые или стояли во главе нашей партии, или близко с ней соприкасались. Эта часть политэмигрантов связалась с социалистическим рабочим движением Европы и Америки, из которого почерпнула лучшее и откинула ненужное и вредное в нем.
Может быть, отчасти поэтому большевикам и удалось применить революционный марксизм так, чтобы создать стальную, выдержанную и активную партию, которая объединила под своим руководством все формы рабочего движения и избежала тех ошибок, которые совершали социал-демократические партии других стран.
После окончания школы электромонтеров я собрался ехать в Россию. О поездке в Россию, кроме Заграничного бюро ЦК, знали тт. Котов и Зефир. Житомирскому, у которого я бывал ежедневно, я сказал, что еду в Германию, чтобы поступить на завод «Сименс и Шуккерт». У меня Житомирский уже не пользовался прежним доверием, после того как я узнал, что состоялось партийное следствие (о котором Житомирский не знал) из трех членов ЦК — большевика, бундовца и меньшевика, — которое рассматривало материал, данный Бурцевым[29] о Житомирском. Бурцев сообщил тогдашнему ЦК нашей партии (в 1910 или 1911 г.) как сведения из верного источника, что когда в 1904 г. Житомирский поехал из Германии в Россию, заграничные русские охранники послали о Житомирском в департамент полиции телеграмму такого содержания, какие охранки обыкновенно давали, когда ехали агенты полиции. Следственная комиссия, рассмотрев сообщение Бурцева, решила, что этого сообщения недостаточно для обвинения Житомирского в провокации, и он был оставлен в партии. Все же после этого Житомирский больше не получал никаких ответственных поручений и почти совсем отошел от партии, хотя считался членом Парижской группы.
После факта, сообщенного Бурцевым о Житомирском, перед нами встал вопрос, откуда он берет деньги на жизнь в Париже в отдельной хорошей квартире, не имея совсем практики как врач. У меня об этом был разговор с Ильичем в январе 1911 г., так как Ильич знал, что Житомирский мой давнишний знакомый. Чтобы познакомиться поближе с жизнью Житомирского, я принял его приглашение зайти к нему, которое он передал мне через Абрама Сковно чуть ли не в первый день моего приезда в Париж. Он был очень рад моему приходу, предложил мне переехать к нему и т. д. Я к нему не переехал, но почти ежедневно бывал у него.
С моим приездом в Париж Житомирский стал опять интересоваться делами группы и активно в ней работать. У Житомирского кроме меня бывали Зефир и др. Не знаю, расспрашивал ли Житомирский товарищей об их работе или о других товарищах, меня же он никогда ни о чем не спрашивал, за исключением одного раза. В январе 1911 г., когда я был в Париже, Житомирский уговаривал меня поехать с ним в Версаль, находящийся в получасе езды от Парижа. При проезде через какую-то деревушку Житомирский мне сказал, что здесь живет т. Лейтейзен (Линдов{187}) и спросил, не знаю ли я, где он теперь находится. Вопрос показался мне странным, и я ему ответил, что не знаю (я действительно не знал, где Линдов, но если бы и знал, не сказал бы, так как вопрос меня поразил).
Днем отъезда из Парижа я выбрал 14 июля, день взятия революционерами в 1789 г. Бастилии (Бастилия служила той же цели, что и Петропавловская крепость при царизме), когда в Париж съезжаются почти со всей Франции. Парижское население празднует падение Бастилии танцами на улицах, около ресторанов и в пивных… Я был уверен, что никакой шпик не уследит за мной в такой день. На вокзал проводить меня пришли тт. Зефир и Котов. Перед отходом поезда появился и Житомирский. Он очень тепло со мной простился, даже поцеловался и стал уговаривать, чтобы в следующий свой приезд в Париж я заехал к нему жить. Своим отношением он меня даже растрогал.
По дороге я останавливался в Баден-Бадене и в Лейпциге. Слежки никакой в пути не заметил. В Бадене мне, правда, показалось, что за мной следят, но я решил, что это местные шпики, а в Лейпциге я ничего не заметил. В день, когда я уже собрался ехать по чужому легальному паспорту в Россию, товарищ, у которого я был в Баден-Бадене и с которым я собирался в Россию, получил письмо от немки, у которой он жил. В письме сообщалось, что к ней пришел шпик и стал расспрашивать обо мне. Шпик напугал немку, заявив, что я экспроприировал какой-то парижский банк и теперь он едет по моим следам. Немка описала наружность шпика и умоляла, чтобы я остановил шпика, который поехал за мной, и выяснил с ним это недоразумение. Немка была уверена, что шпик ищет не меня. Когда я вышел из своей квартиры, то мой взгляд упал на субъекта, сидевшего рядом с моей квартирой на окне кабачка, которое всегда было закрыто. Все в этом субъекте сходилось с описанием, данным баденской немкой. Я отправился к т. Загорскому, у которого меня ждала телеграмма от Ильича с предложением выехать в Поронино. И я решил ехать туда. С т. Загорским мы составили такой план: мы отправили посыльного за вещами товарища, который был легален, чтобы отнести их на Эйленбургский вокзал, с которого отправлялись поезда в Россию на Калиш, а следить за посыльным пошла т. Пилацкая. Шпик пошел за вещами товарища. В это время т. Загорский забрал мои вещи и отвез их на новый Лейпцигский вокзал. Вечером т. Загорский пошел провожать товарища. Оказалось, что с ним поехал и шпик. Как я после узнал, шпик доехал до границы, где у товарища был произведен тщательный обыск. Жандармы расспрашивали обо мне. Ради осторожности с моими вещами поехала т. Пилацкая, а я сел в поезд на следующей станции; там т. Пилацкая передала мне билет и вещи, а сама вышла из поезда, у которого ее ждал т. Загорский.
Так я приехал благополучно к Ленину. Когда я рассказал о слежке
