Моя милиция - Хайдар Халикович Яхъяев

— Какой же ты!.. Ты вчера только воровал, а сегодня тебе все блага. А жизнь, Клыч, трудна. Вот тебя обстоятельства только малость прижали, и ты уже обижаешься. А как большинство, ты об этом знаешь? Семья, дети, работа... Не у каждого все гладко складывается... Эх Адыл, легко ты жил и жизни не знаешь. Людям не просто. А ты на них обиделся. Нет, не жди готовенького. Говори спасибо, что тебе дали возможность доказывать, что ты человек. Вот и доказывай. Трудности? Когда ты через них пройдешь — тогда человеком настоящим станешь.

Адыл хорошо знал Егорова, несколько лет тот работал в колонии. Видел его там и простоватым, но принципиальным, и ироничным. Но таким беспощадным, суровым, как сейчас, видел впервые.

— Никто тебе не гарантировал легкой жизни на честном пути. А тут проверка на прочность на каждом шагу, каждую минуту. Если хочешь наконец жить по-людски, стой на своем. И не хнычь, и на людей не обижайся. Они правы, не ты. Кстати, с голоду, судя по твоему виду, ты вроде не помираешь, а?

Адыл покраснел, но Егоров сделал вид, что ничего не заметил.

Уже собравшись уходить, майор дал клочок бумаги:

— Это мой телефон. Если невмоготу станет, звони... А если вдруг Шпалу увидишь, скажи, плохо он сделал. Ой как плохо...

Вечером Адыл вынул из почтового ящика письмо. Из Москвы. Таня писала, что получает направление в Сибирь. Будет работать на телевидении, пока на практике, а потом, видимо, и останется навсегда. Может быть, по пути заедет в Ташкент. На один, два дня. Если только Адыл не сошел с пути.

«...Иначе нам вообще не о чем говорить, ты прекрасно понимаешь. И о чувствах не спеши писать. Еще так далеко до романтики, до громких слов. Пока у тебя одна цель должна быть, ты знаешь. И любовь придет, и счастье. Все на этом пути. А я только одно знаю: не спеши. Никаких обещаний не давай, и с меня не требуй», — прочитал Адыл. Он сидел все под тем же виноградником, на своем топчане. Письмо нерадостное. И снова вроде бы обижаться не на что. Надо уезжать. В Ташкенте ему пока не светит, это ясно. Надо поработать там, где возможно, и не полгода, а несколько лет. Тогда и возвращаться домой. Конечно, можно выбрать место неподалеку, Чирчик и Гулистан рядом с Ташкентом, при теперешнем-то транспорте... Но он все чаще возвращался к идее насчет Каршинской степи. Прочитал в газете. Да, там трудно. Он и сам неплохо знал, что за край и что там за работа. Но ведь там работает много молодежи. И в конце концов, так ли уж важно держаться ему за город? Пока неуютно чувствовал он себя в Ташкенте. Тем более — Пахан и Сенька Шпала... Надо отделаться от них.

Сенька уже выудил у старика сотню рублей. Старик долго не сдавался — на деньги был страшно скуп. Но от Сеньки так просто не отвяжешься. Да и при фарте он не забудет подбросить на старость не сотню за долг, а побольше. Пока же сидели вечерами, пили на Сенькины, занятые у старика. Сенька, правда, приоделся, что по летнему времени не стоило слишком дорого.

— Вчера Клыч не пришел. И сегодня его нет, — Пахан ковырял вилкой в салате. — Сломался наш Адыл, сломался. А уж какой лихой был вор, дай бог. Брали вместе и магазины, и кассы. Ничего не боялся. А как вернулся из кичмана, совсем другой стал.

— Ничего ты, папаша, в нем не разбираешься, — почему-то обиделся Сенька. — А настоящий вор в фарт верит. Если недавно засыпался, на дело не пойдет. А то снова неудача. Он правильный, в законе. А если ты его боишься, зачем около себя держишь? Ты откажись.

Сенька выпил, похрустел огурцом, уставился в окно. Дела были нерадостные: уже месяц он на свободе, а приходится сидеть с этой кочерыжкой и ныть. Хорошо бы подальше от Ташкента, куда-нибудь в Сибирь укатать. Но заметут сразу, как только нос покажешь, да и деньги нужны. Старик жмется. На дело вчера повез. Да если Клыч не пошел сегодня, так потому, что он в своем деле мастак. На что старик их посылал? Может, какие-то сот пять и держит тот мужик дома, а Пахан за деньги посчитал. А им надо чуток побольше. Хорошо бы кассу взять. Сенька такие делал шутки.

— Я, батя, пройду до ярмарки, посмотрю, — поднялся Сенька.

— Пойди, пойди, — покивал головой старик. — Проветрись пока.

6.

Майор Егоров уже через полчаса после встречи на время забыл об Адыле. И не потому, что был черствым человеком, а просто с утра ему пришлось решать одну совсем непростую задачу.

День у него, как правило, начинался с некоторой раскачки, своеобразной настройки на рабочую волну. Между прочим, за это молодые сотрудники отдела иронически прозвали его Метеором. Пройдя к себе в кабинет, майор не сразу набрасывался на текущие дела, а исподволь входил в ритм рабочего дня. Не торопясь выкладывал из стола папки, которыми предстояло заниматься. Очень любил хорошие письменные принадлежности, и поэтому у него был целый набор разных авторучек и каждую он выставлял в стаканчик, предварительно опробовав на листе бумаги. Таким же манером опробовал несколько карандашей, и стертые тут же сам аккуратно затачивал. Процедура заканчивалась тем, что он перебрасывал на настольном календаре очередной листок. Считалось, что на этом подготовка заканчивалась.

Он уже замечал многозначительные усмешки своих сотрудников, но не обижался. Просто они сами еще не умели настроиться на весь день так, чтобы распределить силы равномерно. Ничего, научатся со временем.

Телефонный звонок раздался как раз тогда, когда он перевернул листок календаря, словно там, на другом конце провода, знали, что его рабочий день начат.

— Майор Егоров слушает, — привычно «доложил» он в трубку.

— Ага. Майор? Сегодня в полночь будут шарашить одну хавирку. Берите бандюг, если еще не разучились ловить, — послышался неторопливый голос. — На жилмассиве Ташавтомаш. Адресок пишите.

— А кто говорит, если не секрет? — осторожно осведомился майор, уже записывая адрес на листе календаря.

— А вот это дело не твое, майор. Бери, раз тебе говорят.

Осерчавший абонент отключился. Майор послушал короткие гудки отбоя, словно ждал еще чего-то. Этот звонок, странный во всех отношениях, не вызывал особого доверия.

Вошла секретарь отдела Галочка Смирнова.

— Сегодняшняя почта, Сергей Александрович.

— Капитана Азизова пригласите,